Повести и рассказы

Если бы приказчик обратил внимание на Пашино лицо, то заметил бы, что дело неладно; но он был старый, привычный торговец оружием; ему не раз, продав револьвер, на другой день приходилось читать в газетах о самоубийствах и самых зверских убийствах; он давно привык к этому, привык расхваливать смертоносные качества своего товара и, продавая новый револьвер, думал не о тех неудачниках и злодеях, которые кончали с собой или другими купленным у него оружием, а о том проценте, который получал он с каждой проданной дороже стоимости вещи. Он был очень добрый и нежный человек, превосходный семьянин, любящий своих детей и жену, и потому-то ему и был важен проданный револьвер, а не покупатели. На волнение Паши Туманова он не обратил ни малейшего внимания.

– Я возьму этот, – вздрагивающими губами сказал Паша Туманов.

Приказчик поклонился, забрал остальные и положил их в ящик.

– Прикажете завернуть? – спросил он.

– Да… нет, – смешался Паша.

– Как вам угодно. Патронов прикажете?

– Да, да… как же… – вспомнил Паша. – Непременно.

– Прикажете зарядить или возьмете коробку?

– Лучше зарядите, – сказал Паша Туманов, вспоминая, что и заряжать он не умеет.

Приказчик взял револьвер, высыпал на стекло из коробки хорошенькие желтые патроны и зарядил, ловко щелкая затвором. Подавая револьвер Паше, он спросил:

– Больше ничего не прикажете? Паша покачал отрицательно головой.

– Десять рублей двенадцать копеек, – сказал приказчик, указывая на кассу.

Паша Туманов положил револьвер в карман шинели и подошел к кассе.

Молоденькая, с бескровным лицом кассирша взяла от него деньги, дала ему тридцать восемь копеек сдачи и внимательно поглядела ему вслед.

Она была еще очень молода и потому сердечнее и наблюдательнее приказчика. Когда Паша Туманов ушел, она сказала:

– Какое странное лицо у этого гимназиста. Еще застрелится.

– Кто их знает, – равнодушно ответил приказчик. – Который час, Марья Александровна?..

– Первый, – ответила кассирша, взглянув на свои маленькие часики, вынутые из-за корсажа.

– Боюсь я, – заговорил приказчик, – за Колю; что-то похожее на скарлатину у него… Хоть бы уж скорее три часа… пойти взглянуть. Проклятая должность; сын умрет, а ты и не узнаешь!..

Он ушел за прилавок и принялся собирать разбросанные для Паши вещи.

– Зачем им продавать оружие, – заметила кассирша, думая все о Паше, – еще наделает бед мальчик… какое у него лицо. Не надо бы таким продавать.

– Таких правил нет, – сухо сказал приказчик, думая о больном сынишке.

XI

– Где директор? – спросил Паша Туманов, входя в прихожую гимназии.

– На квартире у себя. Сичас с екзамена пришли. Должно, в кабинете, – позевывая, ответил старый рябой сторож из отставных солдат.

– Пойди, Иваныч, доложи, – попросил Паша.

– Да они заняты, должно, – неохотно заметил солдат.

– Ничего… мне нужно очень…

– Не знаю… Да вы бы надзирателя поспрашали. Паша Туманов испугался.

– Нет… я по секрету… попросить…

– Но выдержамши? – спросил солдат, которому такие просьбы приходилось слышать не раз.

– Ну да…

– Я что ж, я доложу, – сказал солдат и, тяжело ступая, пошел в директорскую квартиру.

Паша Туманов остался в прихожей. Он весь замирал и трепетал от страха; но о револьвере он как-то сразу забыл и только хотел попросить директора и боялся отказа.

Солдат вернулся.

– Пожалте в кабинет, – сказал он.

Паша снял шапку и калоши и вошел в темную переднюю директорской квартиры, откуда дверь вела в кабинет директора. Паша прекрасно знал и эту комнату, и кабинет, небогато обставленный, с двумя большими окнами на улицу и с большим письменным столом, на котором стояло бронзовое пресс-папье, изображающее дикого кабана, и лежали какие-то бумаги в синих обложках, с наклеенными на них белыми ярлыками.

Владимир Степанович Вознесенский сидел боком к столу, спиной к двери и, согнув голову набок, писал что-то знакомым Паше крупным разгонистым почерком. Возле него на краю стола лежала и дымилась папироса.

При входе Паши Владимир Степанович обернулся через плечо и нахмурился. Ему было жаль мальчика, и в то же время он не мог понять, как это Паша Туманов не видит того, что так ясно для него: невозможности, вопреки закону, перевести его в следующий класс. И хотя он был добр, но сейчас же сделался злым и сухим, потому что думал, что Паша Туманов надоедливый лентяй, который мог бы учиться, если бы хотел. Так думали все, и директор думал, как все: он был самым обыкновенным, с ходячими понятиями, человеком.

– Что вы мне хотите сказать? – резко спросил он, не глядя на Пашу.

– Владимир Степанович, переведите меня… – попросил Паша Туманов.

– Не могу, – пожал плечами директор.

– Я буду учиться, Владимир Степанович, – уныло проговорил Паша.

«Если я заплачу, то это будет даже хорошо», – подумал он, чувствуя, что слезы подступают к горлу. Но тем не менее он изо всех сил старался не заплакать.

– Ах, Боже мой! – сказал директор, искренно страдая, но делая суровое и скучающее лицо.

– Владимир Степанович, если я не кончу гимназии, мне нельзя будет в университет.

– Само собой разумеется, – невольно усмехнулся директор.

«Совсем не то говорю», – мелькнуло в голове Паши.