— Это еще не все, — сказал лейтенант. — То, о чем мы сейчас говорим, должно остаться между нами. Можно на вас положиться?
Лицо солдата просветлело. Он хотел что-то ответить, но не нашел нужных слов.
— Ладно, ладно, — проговорил лейтенант, — два старых фронтовых волка не оставят друг друга в беде. — И, понизив голос, продолжал: — Я имею в виду водителей тягачей, не доверяю я этой братии. Мы еще ни разу не входили в соприкосновение с противником. Нынче ни на кого нельзя положиться. Возможно, от вас потребуется помощь. Как вы поступите, мне плевать. Главное — вывезти раненых. Как только эти ящики выедут на шоссе, считай наше дело в шляпе. Господа русские уважают Красный Крест. Настоящая работа начнется потом: мы должны будем сдержать первый натиск. Продержаться бы хоть десять минут, они могут решить судьбу наших на заливе. Ну, а теперь, друг, вижу, что ты не прочь закурить.
— Холодно, — сказал солдат, — чертовски холодно, господин лейтенант.
— Зови меня «кептен», как все ребята, — сказал лейтенант, — на, угощайся.
— Спасибо, кептен.
Они молча курили, наблюдая за санитарами с носилками, что тянулись нескончаемым потоком. Откуда-то послышался срывающийся детский голосок: «Мама!»
Санитары уж не ругались, раненые притихли, врачи приглушенными голосами выкрикивали имена.
— Тошно смотреть, — проговорил лейтенант, — ехали бы уж скорей. — Он бросил сигарету и пробурчал: — Видишь, парень: четыре ящика беспомощных калек, и ты за них в ответе.
— Можете на меня положиться, кептен, — ответил солдат.
Лейтенант направился к своему «тигру», волоча ноги, точно старик.
«Первым делом надо подготовить фаустпатрон, — подумал солдат, — если они подойдут…» Ему не хотелось додумывать мысль до конца. Несколько приемов — и все было готово. Он установил прицел на здание штаба, затем перевел его на мебельный фургон и, наконец, на «тигра». Лейтенант спускался в башенный люк.
«Пока они не задраили люк, — думал солдат, — не так уж все страшно. Трудно поверить, что такая вот железяка может разнести танк. — Он взял на прицел лобовую, а затем заднюю часть танка. — Будь на его месте «Т — тридцать четыре», я бы уже выстрелил», — думал он. И тут же смекнул, что его фаустпатрон не безопасен и для «тигра». Он закрепил предохранитель и повернул фаустпатрон влево, направив его в свободное пространство между зданием штаба и кухней.
— Теперь перекур. Пока не успокоюсь, не дотронусь до этой штуки, сдохну, а не дотронусь.
Ветер задул спичку. Солдат опустился на две скобы ниже: «Смотри-ка, тут тепло и вполне сносно. — До него донеслись чьи-то шаги. — Лейтенант, — подумал он, — скорей наверх!»
Но то был не лейтенант, а водитель тягача. Он увидел фаустпатроны, шахту, голову солдата.
— Ты что там делаешь? — спросил он.
— Греюсь, не видишь? — ответил солдат.
— Не пори чепухи, — сказал водитель, — думаешь, не видим, что дело пахнет керосином? До фаустпатронов еще не доходило, с тех пор как я участвую в этой экскурсии.
— Не твоя печаль, — сказал солдат, — думай больше о своих тягачах, обо всем остальном позаботимся мы.
Водитель бросил взгляд в сторону танка и сказал:
— Славная компания — ты да он. Но на нас не рассчитывайте. Тот только и думает о трех попаданиях, которых недостает ему до дубовых листьев. Ох, и падок до орденов!
— Ну, хватит, — сказал солдат. — Мотай отсюда!
— Вообще-то нам следовало ехать в темноте, — продолжал водитель. — Но по ночам переезжают только штабы с барахлом, со своими молодчиками и шлюхами. А раненые пускай околевают. Как по-твоему, кому-нибудь удалось вырваться отсюда днем? Можно по пальцам перечесть. Половине из каждого транспорта. Наши палят как очумелые, ну а иван тоже в долгу не остается. Вот я тебя и спрашиваю: какого рожна нужно танку в транспорте с ранеными? Боевое охранение? Смех, да и только. Команда смертников — вот как это называется! Вот так-то. А теперь можешь думать обо мне что угодно, можешь даже меня продать. Рано или поздно все там будем. И ты тоже! — Его затрясло, как в лихорадке, потом он сплюнул, повернулся и широким шагом направился через площадь.
— Друг, постой, — крикнул ему вслед солдат, — выкурим по сигарете!
Но тот, казалось, не слышал.
Солдат смотрел на серые, низко нависшие облака. На горизонте разгорались и медленно гасли красные и зеленые ракеты.
— Езжайте! — закричал он. — Скорее же, начинается!
Его крик потонул в орудийном грохоте. Бежали санитары, бежали врачи, стонали раненые, хлопали двери. Первый фургон тяжело пополз через площадь.
— Быстрее! — орал солдат, однако голос его заглушат ли взрывы.
Водители, подавшись вперед, сидели за баранками своих тягачей. «Молодцы, ребята, — подумал солдат, — вот бы увидел лейтенант. — Он знал, что лейтенант не мог их видеть: тягачи и фургоны находились уже в мертвом пространстве «тигра». — Как только они выберутся отсюда, будут видны красные кресты. Может, их заметят раньше, чем снова начнется… Либо прорвемся, либо попадем в плен, давай, ребята, жми!» Он заметил, что все здания были повреждены снарядами, кроме лазарета.