Повести и рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы

— Ну, не волнуйся же так, — заговорил он с ней, стараясь сохранить спокойствие. — Никто нас не тронет… Покричат немного, да и разойдутся…

— Я… я уже успокоилась… Ты не обращай внимания… так, нервы немножко… Я тоже думаю, что ничего не случится.

Она едва сдерживала дрожь.

— Я уверен, что хулиганов мало, народ не пойдет за ними…

— Да, конечно, хулиганов…

— И ведь не дойдет же до кровопролития…

— Ах, боже!.. Конечно, не дойдет…

Теперь, когда они остались одни, без людей, в этой темной комнате, окруженной чем-то неведомым и грозным, и пытались в разговоре скрыть друг от друга свои мысли и свое беспокойство, тревога росла, собиралась вокруг них, как гремучий газ.

Разве может он оказать сопротивление слепой злобе дикой массы, которая не ведает, что творит, — он, безоружный!

Она это знала.

Ну, а если придут к ним?

Что ж, если придут, они заставят двери мебелью и будут защищаться до конца. Они забаррикад…

Динь-динь-динь… динь-динь-динь!

Сильный, резкий звонок раздался в передней.

Чубинский даже подскочил.

— Не ходи… не открывай, — умоляла пани Наталя, заламывая руки.

А звонок плясал, хрипел, бесился.

Чубинский бросился в кухню.

— Варвара! Варвара!

— Тс… не кричи так…

Но Варвары не было.

Что же делать? Надо что-то делать!

Где же эта Варвара?

Вбежала наконец Варвара.

— Это пан доктор звонят… Сейчас идут через кухню…

Доктор влетел в комнату. Высокий, большой, он махал руками, как ветряная мельница крыльями, и еще на ходу кричал:

— Сидите себе, голубчики, и не знаете, что творится… Бьют, убивают… Перережут, говорю вам, как цыплят… Разбили квартиру доктора Гарнье, уничтожили все его инструменты. Жену таскали за косы, а Гарнье забрали с собой: носит теперь портрет во главе хулиганов. Вот вам раз.

— Ах, боже!

— Иваненко стащили с извозчика и проломили ему голову. Вот вам два. Зализко должен был принести присягу самодержавию, потому что был жестоко избит… Вот вам три. Акушерку Рашкевич, говорят, убили насмерть. Полиции нет, пропала. Нас отдали пьяной голытьбе… Надо всем защищаться. Надо всем собраться на площади у думы. Слышите? Сейчас же. Сейчас же надо собираться и отбиваться с оружием в руках.

Доктор кричал так громко, точно на площади перед народом.

Пани Натале этот крик разрывал грудь. «Ах, тише… тише… услышат…» — молили ее глаза и страдальческое выражение лица.

Она прижимала к груди руки и все с ужасом шептала:

— О пан доктор… пан доктор… будьте добры… Ах, боже…

Но доктор не слушал.

— Берите револьвер, — кричал он, — и идем сейчас же!

— У меня нет револьвера! — сердито крикнул Чубинский.

— Фью-ю! — даже свистнул доктор. — Как, у вас нет оружия? Так мы умеем только с речами выступать, а как придется… Не-ет, голубчики, так нельзя. Так нельзя… Сидите же тут, пока вас не накроют, как курицу решетом, а я пойду…

— Куда? — кричал, в свою очередь, пан Валерьян. — Это же бессмысленно, вы ничего не сделаете.

Но доктор замахал руками и с криком выбежал из комнаты.

На Чубинского напал теперь страх. Постыдный, подлый страх! Он это понимал. Что же делать? Куда деваться? Он не хотел погибнуть такой бесславной, страшной смертью. Спрятаться? Не одному, нет, а всем, — это очевидно. Он посмотрел вокруг. Жена стонала почти в беспамятстве и сжимала руками голову. Варвара топталась у стола. Бежать? Куда? Десятки планов вспыхивали в его мозгу, как блуждающие огоньки, и сразу же гасли. Нет, не то… не то… Животный страх гнал его по комнате, от двери к двери, а он старался подавить его и весь дрожал. «Не теряйся… Не теряйся…» — говорило что-то в нем, а мысли так и бегали, как у зверя, попавшего в западню. А? Что такое? Чего она хочет? Что-о?

— Завтрак подавать?

Ах, это Варвара.

Это немного привело его в себя.

— Что вы говорите?

— Подавать ли, спрашиваю, завтрак?

— Завтрак? Не надо. Вы же слышали?

— Почему не слышала… Х-ха!

Это «х-ха!» остановило его посреди комнаты. Он заметил, как дрогнуло лицо у Варвары, точно спокойная вода от всплеска рыбы, и одна из волн докатилась до него.

— Панов бьют… — жалобно пояснил пан Валерьян и с удивлением увидел, что грузное тело Варвары трясется, точно от сдерживаемого смеха.

— Чего вы?

— Я та-ак…

И вдруг смех этот прорвался:

— Ха-ха!.. Бьют… и пусть бьют!.. Ха-ха-ха! Хватит! Побарствовали!.. Ха-ха-ха! Слава тебе, господи, дождался народ…

Она перекрестилась.

Лицо у нее налилось кровью, глаза сверкнули, она подперла бока красными, голыми по локоть руками и тряслась от смеха, как пьяная, так что большие груди ее ходуном ходили под засаленным платьем.

— Ха-ха-ха! а-ха-ха!..

Она не могла сдержать смех, непобедимый, пьяный, клокотавший в груди и только, как пену, швырявший отдельные слова.

— Ха-ха-ха!., всех… искоренить… ха-ха-ха!., чтоб и на развод… всех… а-ха-ха!.. — Она даже всхлипывала.

Этот дикий хохот один плясал по комнате, и было от него так больно и страшно, как от безумного танца острых ножей, блестящих и холодных. Словно дождь молний сыпал этот смех: что-то убийственное, смертельное, наводящее ужас было в его раскатах.

Чубинский ухватился за стол, чтобы не упасть.

Этот смех бил ему прямо в лицо. Что она говорит? Что-то невозможное, бессмысленное…