Повести Ильи Ильича. Часть первая

– Странное чувство бывает, когда молюсь. Иногда эта сила отталкивает, а иногда забирает с собой и становится легко. Кажется, что все понимаешь и знаешь ответы на все вопросы. Обидно, что потом снова все забываешь и опять остаешься с этими вопросами: а зачем жизнь, что потом, почему, кто? … Я смотрела передачу о работе мозга. Сейчас не помню имен – два профессора, американец и русский, – рассказывали, что происходит, когда человек молится. Они исследовали священников и монахов. Оказалось, что в процессе глубокой молитвы отключаются две самые активные в обычном состоянии области мозга – лобная, которая отвечает за нашу ориентацию в пространстве, и затылочная, ответственная за эго и ориентацию в культуре. А мозг в это время работает на частоте ребенка – три герца вместо двенадцати, то есть три раза в секунду. И синхронно с непонятной нам гармонией бесконечности.

– Будьте как дети, – очнулся захмелевший Иван Антонович.

– Да замолчи ты, – одернула его супруга.

– Почему? Я это помню. Там сказано: и дано будет вам. Или ваше будет царство божие. Или: блаженны нищие духом, ваше царство божье.

– Зачем все сводить к молитве? – спросил Анатолий. – Почитайте Пушкина. Он писал, что испытывал состояние почти юродивого в болдинскую осень. Но он вошел в него в процессе творчества. И еще надо поспорить, что святее. Если вы хотите верить и молиться богу, зачем вам церковь? Еще одни посредники, нацеленные управлять, потому что управленческий труд самый высокооплачиваемый.

Речи Анатолия не понравились женщинам, уже настроившимся в равной степени на умиление, таинственность, восторг, страх, бескомпромиссность и другие чувства, свойственные дамам, разговаривающим на святые темы.

Возникшее волнение сгладила Вика, давно порывавшаяся показать гостям свой ночной труд – компьютерную презентацию ко дню рождения дочери. Как всегда, когда она принималась за дело, все перемешалось. Все искали в доме рабочую розетку и помогали ей подключить ноутбук и колонки. Гостей из-за стола передвинули в угол к дивану. Наконец, загрузили программу, притушили свет, и Вика начала показывать слайды, рассказывая о Насте, как их самом удачном с Женкой совместном проекте.

– Это я перед свадьбой. Это Женька несет меня на руках. Наша свадьба. Наши родители. Я после роддома. Настя на руках у Женьки. Голопопик поднимает голову. Мы в коляске около общаги. А вот Андрей делает Насте рожки. Это на дне рождения: Надя, Толя, Женька и дети. Это мы в песочнице. Первый раз кормим уток, – называла фотографии Вика.

Вика постаралась. Было видно, как какие-то только им понятные детали прожитого трогают сердце не только Вики, но и Женьки, и Зиминых.

Надя, например, вспомнила, как помогала встречать Вику с двумя сумками и чемоданом, и как они устали тягать вещи и присматривать за шкодливой четырехлетней Настей, а Настя на них обиделась и назвала маму вонючкой. «Ты как с мамой разговариваешь?» – стала воспитывать ее Надя, а та и тете ответила: «И ты вонючка». И, подумав несколько секунд, уверенно подтвердила: «Вы – две вонючки».

Надя Зимина увидела трехлетнюю Настю в тот вечер, когда Дороховы, приглашенные в ресторан, оставили ее у них. И как она умилялась на кухне спокойному и чистому голосу Насти, укладывающей после ужина кукол в детской кроватке, – до тех пор, пока не прислушалась и неожиданно для себя не услышала, как девочка жаловалась куклам: «Дали два блинчика с мясом, и больше жрать не дают».

Анатолий вспомнил, как водил зимой сына с Настей на горку, и как все дети катались на санках, а обычно резвая Настя вдруг села в сторонке на пеньке и сидела, не двигаясь, с отстраненным видом. Она не плакала и просто сидела, – в синей вязаной шапочке, розовой курточке и красненьких потертых ботиночках, – и смотрела мимо всех. Анатолий не понимал, на что она обиделась, но у него разрывалось сердце. Он метался от сына к ней и несколько раз пытался ее уговаривать, пока брошенный им сын не попал под чужие санки и не упал, разбив лоб. Они побежали в скорую помощь, он нес на руках сына, приподнимая ей голову, чтобы меньше капала кровь, но видел и Настю, которая бежала следом, – такую же серьезную и спокойную, как на пеньке.

Женька смотрел на воодушевившуюся Вику, почти забывшую про одышку, мучившую ее последнее время, на ее уже погрузневшее, не очень гибкое тело, и, удивленный, видел знакомые ямочки в уголках губ и слышал молодые, задорные, такие родные и так раньше нравившиеся ему нотки ее голоса. Вместе с картинками детей перед ним отматывалась назад их с Викой совместная жизнь, до тех пор, пока он не увидел бывшую супругу молоденькой щекастой и худенькой девчонкой в студенческом общежитии в трогающий его душу день, когда расстояние между ними, которое выдерживала Вика два месяца их знакомства и которое оставалось, даже когда он обнимал и целовал ее, вдруг пропало.