Повести моей жизни. Том 2

Я чувствую по временам симптомы малокровия. Всего лишь несколько дней назад, возвратившись к себе в комнату с прогулки, где пришлось расчищать себе дорожку от снега, я вдруг увидел от утомления перед обоими глазами светлые большие пятна почкообразной формы, замечательно хорошо обрисовавшиеся на тусклом освещении противоположной стены. Таких я еще никогда не видал и потому присел, не раздеваясь, чтобы наблюдать их изменения, пока не пройдут совсем, но они лишь постепенно ослабевали и наконец исчезли, не обнаружив ничего особенно интересного. По причине этой слабости я и не занимаюсь совсем физическим трудом, за исключением переплетного, да и то не более двух недель в году. 

[...] Целую тебя семьдесят семь раз, дорогая Верочка, за то, что ты так хлопочешь и заботишься о моих работах. Какой ответ получила ты о них от министерства внутренних дел? Твое письмо, по женскому обыкновению, без обозначения года и месяца, но мне кажется, что оно написано в начале ноября, а потому и все, что ты говоришь в нем, относится еще к осени. 

Ты спрашиваешь меня, что я сделал со своей работой «Законы сопротивления упругой среды». И много и мало, мой милый друг! Еще в июне прошлого года я имел случай просить министра о посылке этой работы (вместе с «Качественным физико-математическим анализом» и первым томом «Строения вещества») на рассмотрение некоторым ученым, особенно компетентным в этих предметах, по моему мнению, и, к величайшей своей радости, получил разрешение. Все три рукописи были сданы мною еще в июне, но, к сожалению, до сих пор не удалось осуществить их передачу этим лицам[210], и потому в январе я попросил министра внутренних дел сделать это иначе (имен я, по-видимому, не могу тебе называть)

[211] и потом передать их вам ввиду того, что вам так хотелось этого. Не знаю, окажется ли это возможным теперь. Мне так хотелось бы, чтоб мои работы, на которые я потратил столько лет, не лежали простым научным балластом. Я знаю, что в них есть выводы, которые должны показаться неожиданными для большинства специалистов, но все они относятся к таким вопросам, которые еще считаются нерешенными, а потому и оценка их неизбежно будет носить субъективный характер в зависимости от взглядов того лица, которое будет их читать. 

В таких работах неизбежно приходится критиковать некоторые из старых воззрений и высказывать новые, потому что ведь если б все повторяли только старое, то как могла бы наука двигаться вперед? Мне очень хотелось бы, чтоб после рассмотрения учеными мои рукописи сохранялись у вас, потому что в моем положении легче написать несколько томов научных работ, чем переслать их потом на рассмотрение кому-нибудь компетентному, кто мог бы воспользоваться ими. 

[...] Ты спрашиваешь меня о моих новейших занятиях. Летом и осенью, после отсылки вам письма, я занялся главным образом писанием второго тома «Основ качественного физико-математического анализа», а затем, в промежутки, написал три небольших исследования о структуре атомов вещества. 

В одном из них я изложил в возможно общедоступной форме взгляды на этот предмет выдающихся ученых XIX века и привел новые доказательства сложности атомов. В другом рассматривал причины самосвечения радия и других подобных ему веществ, а третье было посвящено электрическим явлениям и электрическим атомам. 

Так и проходило мое время день за днем, а на сон грядущий для отвлечения мыслей прочитывал, по обыкновению, по нескольку десятков страниц из какого-либо иностранного романа, чтобы не забывать языков. Только — страшная досада! — большинство из тех романов, которые пришлось читать в последнем году, были с преотвратительными концами, а ты знаешь, как я не люблю этого. И без того жизнь невесела, а тут еще и в романе дополнительное горе! 

Единственным оправданием такого безжалостного обращения авторов с действующими лицами в этом случае может служить разве только то, что они помещены в чрезвычайно дешевом издании чуть не по десяти копеек за роман, так что я вспомнил, читая их, одну карикатуру в каком-то старинном иллюстрированном журнале. 

Там изображена была толстая уличная торговка пирожками, а перед ней — покупатель-мастеровой, только что откусивший от купленного у нее пирожка один из концов и вытащивший из него при этом зубами лоскуток сукна вместо говядины. 

— Что же это такое? — говорит он торговке, показывая ей этот лоскуток. — Пирог-то с сукном! 

— А ты что же, — отвечает ему она, упершись руками в бока, — за две-то копейки с бархатом, что ли, захотел? 

Так и с этими моими романами! Если б кто-нибудь из читателей захотел пожаловаться на то, что в конце каждого из них все действующие лица погибают от чахотки, самоубийства и всевозможных напастей и никто не может уцелеть, то автор мог бы с таким же правом, как и эта торговка, ответить ему: 

— А ты что же, за десять-то копеек, да еще с хорошим окончанием захотел? 

Обнимаю и целую вас всех! Мой привет тем, кто меня еще не забыл! 

Николай Морозов.

Письмо XVI (25 июня 1904 г.)