Повести о детстве: Гуси-лебеди летят. Щедрый вечер

Мы обшарили весь терновник и нашли аж семеро птенцов. Люба спрятала их в пазуху, а сама беспокойно поглядывала на все стороны, выглядывая мать-куропатку.

Уже и распогодилось, умытое солнце перекинуло свои золотые косы на поля, и они клубились ароматным паром. Птенцы совсем согрелись и, попискивая, бесчинствовали в пазухе Любы.

— На волю просятся. Что мне делать с вами? — Но вот девочка вытянула шею, замерла, к чему-то прислушиваясь. Я тоже затаил дыхание. Недалеко послышался обеспокоенный птичий призыв, потом у куста волчьего лыка появилась куропатка, ее мокрые крылья аж касались земли, а возле матери возилось несколько птенцов. Вот куропатка обеспокоенно остановилась, повела головой, а крыльями придержала деток. Птица увидела человека.

— Красавица моя, — тихо сказала Люба, полезла рукой в пазухи и выпустила на землю птенца.

Куропатка что-то вскрикнула на своем птичьем языке, ступила шаг к дитю, а оно, раскачиваясь и крылышками, и всем телом, так спешило-бежало к матери, что аж падало с ног. Люба выпустила всех птенцов, ласково взглянула на них, шепнула мне:

— Пошли, Михайлик, не будем беспокоить ни красавицу, ни ее деток. Пусть они тоже имеют свое счастье.

И мы тихонько-тихонько начали выбираться из зарослей. На душе у меня было такое, будто я не с куропаткой, а с самым солнцем встретился. Это же и мать обрадуется, что мы помогли горемычной пичужке.

Мокрые, уставшие, но радостно улыбающиеся, мы входим в лес, бредем ручьем и удивленно останавливаемся прямо в разбуженной воде: напротив нас, за лужайкой радуга развесила все свои ленты, и в их отсвете дубрава стала такой хорошей, какой она может только присниться.

Люба засмеялась:

— Михайлик, пошли себе к радуге.

— А чего же, это нам по пути, — говорю важно, хотя хорошо знаю, что до радуги человек никак не может дойти.

— Михайлик, а куда радуга девается зимой?

— Наверно, забирается в какое-то жилище на небе и там зимует себе, как твой барсук в земле.

— Ой, держите меня, потому что упаду, — закачалась Люба от смеха. — Ты долго думал, пока такое сморозил?

— Нет, это я не думавши.

— Оно и видно. Ой, а что теперь твоя Обменная делает?

— Наверное, залезла в шкоду, как только она умеет, — помрачнел я.

— Так быстрее бежим к ней! Пакостная-таки твоя Обменная.

Мы выскочили из ручья, а перед нами вспугнутой тенью мелькнула козочка. Я даже заметил ее большой испуганный глаз. И в это время грохнул выстрел. Козочка, надломленная, рухнула на землю.

— Ой, мне страшно! — вскрикнула Люба и прислонилась к моему плечу.

Я ничем не мог утешить девочку, — мне тоже было страшно. А из-за деревьев с еще дымящейся берданкой выскочил косматый, мокрый дядька Сергей и бросился к своей добыче. Мы с Любой тоже побежали вперед, и то, что увидели, ужасно поразило нас: темно-бархатный глаз козочки в последний раз подплыл слезой, а из небольшого вымени сочилось молоко и густело на траве — козочка была матерью.

— Что вы, дядя, наделали?! Что вы наделали?! — больно и гневно вскрикнула Люба.

Дядька Сергей, вытирая мокрым залосненным рукавом пот с лица, улыбнулся:

— Мясца сладкого раздобыл. Это королевское продовольствие! Захочешь свеженины — приходи на ужин к нам, захочется солонины — через месяц загляни. Я не скупец, — расщедрился мужчина и сапогом потормошил козочку.

— Мы сейчас же побежим к дяде Себастьяну и расскажем ему…

Дядька Сергей вздрогнул, вытаращился на Любу; на его вывернутых губах распухал гнев:

— Ты что мелешь?!

— Что слышите! Все расскажу! Пусть знают люди, какой вы!

— Ты ополоумела, девка? Своих будешь топить? Я и тебе, и ему покажу дядю Себастьяна! — Но вдруг его глаза утихомирились, придавливая гнев, он снова улыбнулся, полез рукой в карман. — Вот возьми лучше себе серебряный рубль на тетради. Их как раз привезли в магазин.

— Не надо мне ваших денег!

— Надо, надо. Разве же я не знаю? — и дядька Сергей силком втиснул деньги в Любину руку. — Будешь иметь себе тех тетрадей аж на круглый год. Это же рубль!

На лице Любы вспыхнули красные пятна.

— Пусть он пропадет вам! — девочка отклонила руку и швырнула деньги в лес.

— Вот очертевшая порода! — выругался дядька Сергей и бросился искать свое черное серебро.

Мы еще раз взглянули на козочку; в ее глазу угасала последняя росинка солнца, а из вымени еще сочилось молоко.

Раздел третий

Под вечер подбилась рожь, в полусне седеет ветряк. На его молчаливых изработавшихся крыльях зависло облачко, недалеко от них загрустил перепел: «Спать пойдем, спать пойдем…»

О, как, наверно, хочется ветряку сбросить с себя, с полей дремоту, зачерпнуть крыльями небо, отозваться человеческими голосами, зазвенеть переработанным за лето зерном, а пролиться мукой.

Но прижатые тормоза и пауза перед новым урожаем сковали силу брата ветров, и уже на его крыле успел умоститься ленивый паук. Где ты, поганец, будешь завтра-послезавтра, когда люди снова привезут на ветряк зерно и слово?..

Вокруг пестреют поля. В ржах заблудилась дорога, нахохлились вербы над ней, за ними проклевываются звезды. И тишина, тишина вокруг, потому что новолуние над степями, потому что ржаной сон в степях.