Повести о Ветлугине (илл. П. Павлинова)

— Может, обижаетесь, что я вас хлопцами называю? Это у меня привычка такая. Еще с гражданской войны осталась. Раз даже на коллегии наркомата сказал «хлопцы»…

Мы с Андреем засмеялись.

— Выходит дело, не обижаетесь? Добре!… А семафор на «Пятилетку» передали? Что же вы!

На правах хозяина он поспешил распорядиться.

— А ну, хлопцы, — скомандовал он, обернувшись к стоявшим на пристани, — сигнальщик есть среди вас? Передать на корабль: «Начальник экспедиции с научными сотрудниками прибыл!»

Сигнальщик, взобравшись на штабели досок, сорвал шапки со своей головы и с головы товарища и замахал ими. В ответ на «Пятилетке» замелькали флажки.

— «Приветствую начальника экспедиции и научных сотрудников, — переводил вслух сигнальщик. — Подхожу к пирсу левым бортом. Капитан».

Медленно разворачиваясь против солнца, «Пятилетка» приближалась к пирсу. Ее мачты и реи отчетливо вырисовывались на фоне бледно-голубого неба.

— Какой корабль! — с воодушевлением сказал Андрей и, запнувшись, добавил: — Петр Арианович так и не видел его…

— Это ничего, что он корабль не видел, — ответил Овчаренко. — То плохо, что он вас не видел, не полюбовался на вас, какие вы стали!… Эх, Петро, Петро!…

Он понурился, вздохнул, помолчал.

— Ну, поговорим еще!… Если нужно что — прямо ко мне, по старой дружбе. А в воскресенье — обедать! Жинка нам такой рыбы нажарит!…

Он умчался по своим делам, а мы уселись в шлюпку, поданную с «Пятилетки».

Признаюсь, я ощутил почти ребячью тщеславную гордость, когда навстречу шагнул к трапу капитан «Пятилетки» и, держа под козырек, как полагается при отдаче рапорта, неторопливо сказал:

— Товарищ начальник экспедиции! Ледокол готовится к походу в высокие широты. Заканчиваем проверку приборов…

Я с удовольствием смотрел снизу вверх на нашего капитана. Силой и спокойствием веяло от него. Такой он был большой, устойчивый, широкоплечий, какой-то очень надежный.

Нам повезло: предложение идти на «Пятилетке» принял один из опытнейших ледовых капитанов — Никандр Федосеевич Тюлин.

Повсюду на советских арктических морях — от Мурманска до бухты Провидения — звали его запросто Федосеичем. А человека называют у нас только по отчеству, опуская имя, в знак особого, почти сыновнего к нему уважения.

«Федосеич не подведет, нет, — заверяли нас в Москве. — Федосеич, мало сказать, понимает — он чувствует полярные льды!…»

Я вспомнил требование, которое ставил перед полярными капитанами наш знаменитый ученый, профессор Визе. Он писал о том, что капитан должен быть одновременно и крайне осторожным и крайне дерзким. При этом, добавлял профессор, не существует в условиях полярного плавания определенных правил, когда нужно быть осторожным и когда следует рискнуть, — почти все познается «нутром».

Вот этим-то «нутром» Федосеич, по отзывам, обладал в высшей степени.

Наружность у него, во всяком случае, была располагающая. Поглаживая свои седые прокуренные усы, он спокойно разглядывал меня умными маленькими глазками из-под припухших век — тоже, видно, прикидывал: хороший или плохой попался ему начальник экспедиции?

А из-за его крутого плеча, улыбаясь, выглядывал коротышка Сабиров, наш старый приятель, который когда-то, если помнит читатель, «расфасовывал» Восточно-Сибирское море во множество пивных бутылок, а также во флаконы из-под духов. На «Пятилетке» он шел старшим помощником капитана.

И еще одно знакомое лицо встретилось на ледоколе.

От группы матросов, стоявших на палубе, отделился чукча в черном замасленном комбинезоне и, вынув трубочку изо рта, с достоинством пожал руку мне, потом Андрею, потом всем остальным научным сотрудникам по очереди.

Тынты Куркин, каюр? Нет, Тынты Куркин-второй, водитель вездехода.

Лицом, фигурой, манерами он удивительно походил на своего отца, с которым я подружился прошлой зимой на мысе Челюскин, только держался еще солиднее. Ведь он, в отличии от старого Тынты, управлял не упряжкой из пяти или шести собак, но машиной — новейшим арктическим вездеходом на гусеничном ходу, с восьмицилиндровым мотором!

(Вездеход, как мы полагали с Андреем, мог понадобится нам на подходах к Земле Ветлугина).

Наше прибытие подхлестнуло подготовку. Научные сотрудники окунулись в лихорадочную сутолоку приготовлений, напоминающую предпраздничную суету.

Андрей, приняв душ и наспех перекусив с дороги, засел в штурманской рубке наедине с эхолотом — прибором для измерения глубин. Эхолот был призван сыграть сугубо важную роль в поисках Земли Ветлугина, и мой заместитель по научной части никому не доверял его окончательного отрегулирования.

Научные работники стояли на палубе, ревниво присматривая за переброской с пристани своего ценного багажа.