Повести о войне и блокаде

Комполка приказал организовать оборону. Он собрал для совещания оставшихся в живых офицеров: Никонова, комиссара и инженера полка. Все стояли очень близко друг к другу, буквально на одном квадратном метре. Никонов пояснял, что он здесь был в разведке, что они подошли к флангу немецкой обороны. В этот момент немецкая минометная мина попала прямо в грудь инженеру и разорвалась. Инженер умер мгновенно, командира ранило в ноги осколками. Комиссар полка Ковзун и лейтенант Никонов остались невредимы, без единой царапины. Майора Красуляка оставили на попечение начальника санчасти Сидоркина и адъютанта Загайнова, а Никонову комиссар поручил принять командование над остатками полка, как самому опытному из оставшихся командиров. Никонов заметил в двадцати метрах перед собой немецкие минометы. Здесь был фланг обороны противника. Сами минометчики убежали, увидев наших бойцов. Решение было одно: только вперед. Он сказал, что если они пробьются, то за ними пойдут все остальные.

…Военным советом армии было принято решение прорываться всеми оставшимися силами в ночь с 24 на 25 июня. Люди прекрасно понимали, что их ждет во время прорыва и в случае, если он не удастся. Результат мог быть один – смерть. Но другого выхода не было. Немцы тоже все прекрасно видели и понимали. С двух сторон 300-400-метрового коридора протяженностью несколько километров, прозванного долиной смерти, прорывающихся поджидали эсэсовцы – сытые, вооруженные до зубов и зарывшиеся в землю. Командование фронта не бросило в прорыв на помощь выходящим из окружения танки. И авиация не смогла оказать поддержку. Остатки армии устремились в узкий, как загон для охоты на волков, коридор, простреливаемый из всех видов оружия. Удивительно, что после такого огня кто-то уцелел. При попытке выхода через этот постоянно открывающийся и закрывающийся клапан был рассеян штаб армии, отдавший команду выходить полками, группами, кто как может. Многие работники штаба армии погибли во время прорыва. Некоторым удалось выбраться к своим, в том числе и к партизанам. Кто-то был взят в плен. Некоторые по примеру комиссара Зуева застрелились, чтобы не попасть в плен. Командующий армией генерал Власов более двух недель скитался по лесам с небольшой группой сопровождавших. Эта группа постоянно уменьшалась. От нее откалывались мелкие группы, пытавшиеся выйти самостоятельно. 12 июля Власов вместе с сопровождавшей его поваром-медсестрой Вороновой вошли в деревню Пятница, заявили, что они беженцы, и попросили еды. Им не поверили, и полицаи из местного отряда самообороны закрыли их в сарае. На следующее утро, 13 июля 1942 года, Власов и его спутница были переданы немцам. Из сохранившихся документов стало известно следующее.

…Из сарая вышел большевистский солдат, одетый в длинную блузу, в больших роговых очках, и на ломаном немецком произнес: «Не стрелять, я генерал Власов». Он передал немецкому обер-лейтенанту все свои документы. Предательство Власова началось сразу. Он согласился работать на немцев, выдал известные ему сведения и стал предлагать свои услуги по созданию из советских пленных вооруженных формирований для борьбы против СССР. 15 июля в штабе немецкой группы армий «Север» в Сиверской Власов подтвердил данные немцев о том, что советские войска под Ленинградом еле удерживают линию фронта и для нового наступления сил нет. Очень возможно, что после этого часть немецких войск была переброшена под Сталинград.

…Остатки 382-й стрелковой дивизии, и в том числе 1267-го стрелкового полка, командиром которого теперь уже стал лейтенант Никонов, около 22.00 24 июня двинулись вдоль узкоколейки к речке Полисть. Рванули вперед из последних сил, если так можно выразиться. Немцы открыли огонь из всех видов оружия: прямой наводкой била артиллерия, сыпались бомбы, косил кинжальный огонь пулеметов. Все превратилось в кровавую кашу, долину смерти, мясной бор. Наши ударили по немцам с другой, внешней стороны Мясного Бора из всех имеющихся калибров, сообразив, что если немцы ведут огонь, значит, начался прорыв из кольца. Этот участок немцами был хорошо пристрелян. Здесь из окружения уже пытались прорываться не раз. Огонь был страшным. Все летело вверх: трупы, земля, пыль. Все было в дыму, ничего не видать. Люди падали и спереди, и сзади. Их добивали вражеские автоматчики. Приходилось перешагивать и через старые разложившиеся трупы, мертвых лошадей и людей. Такого огня Иван Дмитриевич больше не видел никогда, хотя потом прошел всю войну. Разве что у Спасской Полисти было что-то подобное. Земля, болотная жижа и все остальное было красным от крови. Вокруг сплошное людское месиво.