Повести. Рассказы

— Благодарю за участие.

II

Третий раз мы повстречались в начале зимы того же года в одной из книжных лавок города S. Мы одновременно кивнули друг другу, подтвердив тем самым свое знакомство. Однако толчком к нашему сближению послужило то, что в конце года я потерял работу. С этого времени я часто заходил к Лянь-шу; во-первых, естественно, от нечего делать, а во-вторых, потому, что, по рассказам, он, несмотря на свою неизменную холодность, с участием относился к неудачникам. Но в житейском море нет ничего постоянного, неудачников тоже порой посещает удача, так что у него было очень мало постоянных друзей. Рассказы эти оказались правдивыми; не успел я передать визитную карточку, как он принял меня. Его гостиная, состоявшая из двух разгороженных комнат, не отличалась особым убранством — помимо стола и стульев, в ней находились лишь книжные полки; вопреки общепринятому мнению о нем, как об ужасном «обновленце», новых книг на полках было немного. Он уже знал, что я остался без работы, но как только подобающие случаю слова были произнесены, хозяин и гость замолчали и сидели друг против друга, ощущая все большую неловкость. Я видел, как быстро он выкурил сигарету, причем бросил окурок на пол лишь тогда, когда обжег пальцы.

— Закуривайте! — вдруг произнес он, доставая вторую сигарету.

Я тоже взял сигарету, прикурил и стал говорить что-то о преподавании и о книгах, но ощущение неловкости не проходило. Я уже собрался прощаться, как вдруг за дверью послышались громкие голоса и шум шагов, и в комнату ворвались четверо ребятишек. Старшему было лет восемь, младшему — года четыре; чумазые, в грязной одежде, они были не очень привлекательны. Но при виде их глаза Лянь-шу засветились радостью, он вскочил и направился в соседнюю с гостиной комнату, говоря на ходу:

— Да-лян, Эр-лян, идите сюда! Я купил губные гармошки, которые вчера обещал!

Ребятишки устремились вслед за ним и тут же выскочили из комнаты, дуя каждый в свою гармошку. В дверях гостиной между ними почему-то вспыхнула ссора, и один из ребят заревел.

— Не нужно спорить, гармошки одинаковые, всем поровну, — уговаривал Лянь-шу, провожая детей.

— Чьи это ребятишки? — поинтересовался я.

— Хозяйские. Матери у них нет, одна бабушка.

— Хозяин дома живет один?

— Да. Жена его умерла года три-четыре назад, а новую он не взял. В противном случае он не стал бы сдавать пустующие комнаты одинокому мужчине, — холодно усмехнулся он.

Мне очень хотелось спросить Лянь-шу, почему сам он до сих пор не женился, но не хватило духу — мы были еще недостаточно знакомы.

Стоило сойтись с Лянь-шу поближе, как выяснилось, что он интересный собеседник. В рассуждениях он был многоречив и часто весьма оригинален. Но вызывали раздражение некоторые из его посетителей, в основном из числа читателей «Омута»,

[247]часто именовавшие себя «несчастной молодежью» или «лишними людьми»; горделиво и лениво, словно крабы, развалившись в креслах, они вздыхали и охали, хмурили брови и курили. Да еще хозяйские дети шумели так, что болела голова, — вечно ссорились между собой, опрокидывали чашки и тарелки, клянчили сладости. Но, завидев их, Лянь-шу терял свою всегдашнюю холодность — он дорожил ими больше собственной жизни.

Рассказывают, что, когда однажды Сань-лян подхватил скарлатину, Лянь-шу буквально почернел от страха. Однако болезнь протекала легко, и потом бабушка говорила об этом случае со смехом.

— Все дети хорошие. Они такие невинные, — сказал он мне однажды при случае, почувствовав, что я начинаю понемногу раздражаться.

— Ну, это не совсем так, — ответил я, не задумываясь.

— Нет, у детей не бывает пороков, как у взрослых. То плохое, что приходит потом и что всегда критикуешь, есть следствие влияния дурной обстановки. А поначалу все неплохие, невинные… По-моему, дети — единственная надежда Китая.

— Ну, нет. Не будь у ребенка дурных корней, откуда бы взялись дурные плоды у взрослого? Ведь ветви и листья, цветы и плоды развиваются лишь потому, что они уже были заложены в виде эмбриона в семени. Беспричинно ничего не возникает… — От безделья я в то время как раз читал буддийские сутры, [248]подобно вельможе, который, уйдя на покой, начинает поститься и рассуждать об учении чань. [249]Буддийских догматов, конечно, я не постиг, но иногда позволял себе порассуждать на подобные темы.

Однако Лянь-шу рассердился, смерил меня взглядом и более не открывал рта. Я же не мог понять, — то ли ему нечего возразить, то ли он не считает нужным спорить. Во всяком случае, он опять принял давно позабытую им высокомерную позу и молча выкурил две сигареты подряд. Когда он взялся за третью, мне пришлось ретироваться.

Эта враждебность исчезла до конца лишь спустя три месяца. Отчасти вследствие забывчивости, отчасти же потому, что он на себе испытал вражду этих «невинных» детей и решил, что мои оскорбительные для детей слова в какой-то мере можно извинить. Но это лишь предположения. В ту пору, сидя однажды за вином в моем доме, он поделился своей печалью. Говорил он, слегка запрокинув голову: