Повести. Рассказы. Пьесы

— Прекрасно себя чувствую, — говорит он. — Хорошо, как никогда. — Он встает и потягивается, похоже для того, чтобы продемонстрировать свое атлетическое сложение. — Просто великолепно себя чувствую.

Лицо туриста вытягивается все больше и больше, наконец он не выдерживает и задает вопрос, который не дает ему покоя:

— Почему же вы тогда не выходите в море?

Ответ, более чем краткий, не заставляет себя ждать.

— Потому что я уже утром там был.

— И много поймали?

— Достаточно, чтоб второй раз не ходить, все корзины набил — четыре омара, одной скумбрии больше двух десятков…

Рыбак уже окончательно проснулся, повеселел, он дружески похлопывает туриста по плечу, мол, все в порядке. А у того на лице пусть и неуместная, но все же трогательная и совсем нешуточная забота.

— И на завтра хватит, и на послезавтра, — говорит рыбак, чтобы утешить иностранца. — Сигарету?

— Да, спасибо.

Теперь у обоих в зубах по сигарете, в пятый раз раздается щелчок, турист откладывает фотоаппарат в сторону, чтобы освободить руки, которые теперь нужны ему для подкрепления слов, и, качая головой, усаживается на край лодки.

— Я вовсе не хочу вмешиваться в ваши дела, — говорит он, — но предположим, вы вышли бы в море во второй, третий, даже в четвертый раз, ведь вы тогда наловили бы в три, четыре, пять, даже в десять раз больше скумбрии… вы только представьте себе это.

Рыбак кивает.

— И если бы вы, — продолжает турист, — не только сегодня, но и завтра, послезавтра, да и вообще в любой удачный день — два, три, даже, может быть, четыре раза выходили бы в море — представляете, что тогда произошло бы?

Рыбак пожимает плечами.

— Самое позднее через год вы смогли бы купить мотор, через два — вторую лодку, спустя три-четыре года — приобрести бы маленький катер, с двумя лодками и катером вы могли бы ловить уйму рыбы, и вот в один прекрасный день у вас уже два катера… — от восторга у туриста на мгновение даже перехватывает дыхание, — затем вы становитесь владельцем холодильной установки, строите коптильню, затем консервную фабрику, летаете на собственном вертолете, обнаруживаете косяки и передаете вашим катерам их координаты по рации. Наконец, вы покупаете лицензию на отлов лососевых, открываете рыбный ресторан и экспортируете омаров прямо в Париж, без посредников, и тогда… — тут у него снова перехватывает дыхание. Почти забыв про прелести отдыха, он смотрит на лениво набегающие волны, в которых весело резвится вся эта непойманная рыба, и в глубоком огорчении качает головой.

— И тогда, — но волнение опять не дает ему говорить, и рыбак хлопает его по спине, как ребенка, который подавился.

— Что тогда? — спрашивает он негромко.

— Тогда, — отвечает турист с тихим восторгом, — вы бы могли спокойно сидеть здесь на берегу, дремать на солнышке и любоваться этим великолепным морем.

— Но ведь именно это я и делаю, — отвечает рыбак, — сижу себе преспокойно в лодке и подремываю, меня только ваше щелканье и разбудило.

И наш турист в задумчивости отправился прочь, это был хороший урок, ведь он всегда думал, что работает для того, чтобы в один прекрасный день перестать работать. В его душе теперь уже не было сочувствия к бедно одетому рыбаку, только легкое чувство зависти.

ДОНЕСЕНИЯ О МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКОМ СОСТОЯНИИ НАЦИИ

_{Рассказ, 1974}

перевод С. Шлапоберская

1. КРАСНОЗОБИК — КРАСНОКРЫЛУ

Тем временем я устроился очень недурно, и хотя мое ателье было закреплено за мной договором еще несколько месяцев назад, я, как мы условились, приехал сюда за шесть недель до вступления его в силу, чтобы с помощью списка, который вы мне дали, разыграть материально стесненного человека, ищущего квартиру. Если учесть, какая мне предшествовала слава — ни много ни мало три допроса и арест, — то я бы сказал, что мне все же достаточно охотно шли навстречу. Чему это следует приписать — сочувствию к моей сомнительной деятельности или моему публичному раскаянию, репутации «блудного сына», — сказать трудно. Так или иначе, чтобы вы немного уяснили себе обстановку, я посылаю вам спецпочтой список лиц, открыто выражавших мне симпатию. Поскольку мы условились имен не называть, то я пользуюсь в данном случае уже испытанным нами «двухпалубником». Людей мне сочувствующих я склонен рассматривать как сочувствующих моему раскаянию, а не моей прежней деятельности, однако сделать окончательный вывод предоставляю вам, ибо для этого необходимо заглянуть в их досье, а я к ним доступа не имею. То же самое относится и к лицам, открыто выражавшим мне антипатию: вызвано ли их отвращение ко мне моим раскаянием или недоверием к этому раскаянию — судить об этом я мог бы, только располагая столь же полной информацией, какой располагаете вы. Не завидую вашей задаче: проанализировать, в чем коренится здесь симпатия или антипатия, ибо и в одном и в другом случае вам придется все время иметь в виду возможность перемены убеждений, какая произошла у меня.