Повести рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы

– Будут землю делить.

– Да хорошо, хорошо, а покамест…

– Это будет бунт.

Еще там загнать лошадей к пану на поле, увезти тайком бревно из лесу, поставить верши на панском пруду – одно, а бунтовать против пана всем селом, на это нет согласия. Достаточно и одного зуба, выбитого земским.

– Вот видишь… вот!

Раскрыл рот и тыкал пальцем, грубым и негнущимся, как обрубок с корою, в черную дырку на бледных деснах.

– Видите!… Вот!

Так Панаса и оставили.

Гром все грохочет, рыжая туча левым крылом обнимает небо. Всюду от капель пузыри на воде, а по оврагам текут потоки и подмывают сено. Погибло сено! Маланка подоткнула подол и лезет в воду, и как раз тогда Гафийка говорит:

– Мама, кто-то стучит в окно.

В окно? какое там окно?

Верно, стучат.

Маланка слезает с лавки, нащупывает стены, а в окно кто-то барабанит.

– Кто там? Кто стучит?

Маланка открывает окно.

– Идите на завод. Несчастье. Андрию руку попортило.

– Несчастье… – повторяет за ним Маланка.

– Сильно попортило?

– Не знаю. Кто говорит – оторвало руку, а кто-пальцы.

– Боже мой, боже…

Маланка мечется в темноте, как мышь в западне, а что хотела сделать – не помнит. Наконец Гафийка подает ей юбку.

Вот тебе и гром!

Какая бесконечно длрінная деревня. Там, на винокуренном, несчастье, Андрий умер – может, он лежит, длинный и недвижимый, а тут эти хаты, сонные и тихие, одну минуешь, другая встает, и нет им конца. За тыном тын, за воротами ворота… Слышно, как скот в хлевах тяжело сопит да Гафийка неровно дышит рядом с Маланкой. А завод еще далеко.

Только теперь замечает Маланка, что за ней бежит хлопец с завода.

– Ты видел Андрия?

Кто-то чужой спросил, а хлопец сейчас же говорит.

Нет, он не видел, его послали. Рассказывает что-то нудно и долго, но Маланка не слушает.

Вот уже дохнуло ночной сыростью с пруда, и вдруг, за поворотом, ряд освещенных окон резанул сердце. Завод выбрасывает клубы дыма и весь дрожит, яркий, большой, живой среди мертвой ночи.

Во дворе группа людей, горит свет. Андрий помер. Она кричит и всех расталкивает.

– Молчи, старуха!…

Сердитый голос ее останавливает, она внезапно замолкает и лишь покорно, как побитая собака, переводит взгляд с одного на другого.

Ей объясняют:

– Он, видите, был в аппаратной…

– У машины, значит…

– У машины,- говорит Маланка.

– Держал масленку, а шестерня вдруг и того… и повернулась…

– И повернулась,- повторяет Маланка.

– Он тогда правой хвать, чтоб удержать масленку, а ему четыре пальца так и отхватило.

– По самую ладонь.

– Жив? – спрашивает Маланка.

– Жив… там фершал.

На землю ложится свет, а что там делают, как Андрий – Маланка не знает. Только теперь услыхала, что стонет. Значит, жив.

Наконец тот же сердитый голос кричит:

– Тут жена? Ну, старуха, иди…

Рабочие дают ей дорогу. Она видит что-то белое, вроде подушки, и, только подойдя ближе, замечает желтое, как воск, лицо, какое-то ссохшееся, маленькое, темное, перекошенный рот.

– Андрийко, что ты наделал?

Молчит и стонет.

– Что с тобой, Андрий?

– Откуда мне знать… Калекой стал… Собери мои пальцы.

– Что ты говоришь, Андрийко?

– Собери мои пальцы, закопай… Я ими хлеб зарабатывал. Ой… боже мой, боже…

Подошли двое рабочих и увели Андрия. Не дали Маланке поголосить.

В аппаратной Маланка искала Андриевы пальцы. Три желтых в масле обрубка валялись на полу, у машины, четвертого так и не нашла. Она завернула их в платок и захватила с собой.

Утром Андрия отвезли в больницу, в город, а Маланку позвал сам паныч Леля. Он долго сердился, кричал на нее, как на Андрия, но, спасибо, дал пять рублей.

Через три недели Андрий вернулся. Худой, желтый, поседел, рука на перевязи.

– Болят у меня пальцы,- жаловался Маланке.

– Да где те пальцы?

– Как пошевелю ими,-а пошевелить хочется,- так и заболят. Ты их закопала?

– Как же. В огороде. Что будем делать? – жаловалась Маланка.

Как что? Пойду на завод, пусть поставят на другую

работу.

Но в конторе сказали, что калек не принимают. К панычу Леле и не пустили.

– Хорошее дело! – кричал Андрий.- Работал, пане до-бродзею, на сахарном двенадцать лет,- не чужой он был, твоего же тестя; теперь у тебя руку при машине испортил, а ты меня выбрасываешь, как хлам…

Потом ходила Маланка. Просила, умолила – не помогло. И так, говорит, большие расходы: за больницу платили, пять рублей дали, а сколько возни было…

– Вот тебе, Андрийко, и винокуренный завод,- шипела Маланка, отводя душу.

– Мама… что я вам скажу…

– А что, Гафийка?…

Гафийка в нерешительности молчала.

– Да говори уж, говори…

– Пойду я в работницы.

Маланка подняла руки. Она опять свое!

Все ее сердят, раздражают, хоть помирай.

– Вы не печальтесь, мама. Так было бы лучше. Тато уже не смогут зарабатывать, куда им! А придет зима…

– Молчи! Что ты пристала! Я уже и так похожа на тень. Гафийка замолкла. Ей было досадно. Мать плачет, а кто

знает почему?

Долго Маланка сморкалась и вытирала слезы.

Гафийка подумала вслух:

– Как раз Пидпара ищет девку.

Маланка упорно молчала.

Так ничего и не вышло, как всегда.

А Андрий злился. Голос его стал еще более визгливым, бабьим. Когда он сердился, краска заливала ему лицо, отчего усы становились совершенно белыми.