Повести рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы

Тогда рыжий Максим, староста сельский, вытащил из кармана бляху и прицепил на грудь.

– Я отвечаю. Вот бумага. Приказ стрелять всех бунтарей«За это ничего не будет.

Одной рукой он хлопал себя по карману, другой поправлял бляху.

И все блестело у него: рыжие волосы, частые веснушки, начищенная кирпичом медь.

А если так, чего ж ждать? Созывайте сход. Пусть рассудят…

Голая земля, исхлестанная крыльями ветра, безнадежно серела под оловянным небом. Рядами истомленных хат, будничных и неприветливых, смотрела деревня на своих хозяев, неохотно собиравшихся на сход. Шли ленивые, серые, тяжелые, точно комья тощей земли, их породившей. Несли свое оружие – дедовские ружья, перевязанные бечевками, тяжелые ржавые колуны, палки, колья. Всех их гнал страх, привычка слушаться начальства. На сход созывали весь «мужеский пол», а кто не придет, того ждала смерть. Жены провожали мужей с плачем, с воплем, как на тот свет. Кто знает, что будет?

Маланка не пускала Андрия:

– Не ходи, чтоб еще чего, упаси боже, не случилось.

Андрий не слушал.

– Мне, пане добродзею, знак отличия выдан паном, я своих не боюсь.

– Хвались, хвались, Андрийко, увечьем, очень оно нужно кому-нибудь,-шипела Маланка, но и сама пошла за ним.

И снова площадь зачернела от народа. Посередине мужчины, вокруг, до самой канавы, женщины.

Смешанный гул заглушал слова Пидпары. Видно лишь было, как он, высокий, в праздничном жупане, махал рукой и сводил острие бровей. Дуло ружья торчало у него сбоку.

– Ой, боже, что-то будет! – пугалась Маланка.

– Погромщиков станут судить…

– А кого именно?

– Показывают люди на Хому Гудзя, на Гурчина Савву… Смотрите, чтоб не было чего и Андрию…

– Господь с вами,-ужаснулась Маланка.- Мой так же был на заводе, как и ваш. Ведь так полсела пришлось бы судить.

А сама оглядывалась: где Андрий?

Максим Мандрыка, с бляхой на груди, ходил среди народа.

– Все пришли?

– Все.

– Не пришел Безик Олекса.

– Я тут…

– Надо всех переписать.

Но только приспособился, как к сборне подъехал верхом на панском коне Семен Мажуга. Привязав коня, он протянул руку Мандрыке:

– Здорово, Максим, у меня дело к тебе.

Староста взглянул на него:

– Недостоин ты моей руки. Вот тебе, получай!…

И ударил Семена по лицу.

Семен оторопел:

– За что ты ударил? Меня общество выбрало.

Мандрыка не успел ответить, как Пидпара стал между

ними и поднял ружье:

– Расступитесь там, поскорей!

Народ отхлынул назад, словно плеснула волна, и одновременно ахнули люди и ружье.

Окутанный кисеей белого дыма, Семен согнулся и схватился за бок.

– Ой, братцы, за что же мне такое?

Он шатался и безумными глазами искал страшной раз-іадки на серых лицах, живой стеной нависших с обеих сторон.

Там не было разгадки и не было надежды. Тогда животный страх заставил его подняться, и он бросился бежать, ничего не ішдя перед собой, истекая кровью, которая красила ему пальцы и стекала по штанам на землю.

Олекса Безик догнал Семена и ударил сзади колом. Высокое тело сломилось пополам, как складной нож, и повалилось на землю.

Панас Кандзюба уже был тут. Беспомощное тело, еще теплое, которое так покорно легло к его ногам, всколыхнуло в нем ненависть, какой он не испытывал к живому. Его охватило непреодолимое желание заставить страдать, втоптать в землю, уничтожить. Без надобности он выстрелил в Семена и уже хотел ударить тяжелым сапожищем в грудь.

– Довольно, готов! – откликнулся Безик.

Они взяли за ноги тело Семена, оттащили к канаве и бросили в воду.

Все произошло так неожиданно и быстро, что люди окаменели.

Кровь была пролита. Одна только минута отделяла прошлое от только что случившегося, а казалось, что промелькнула вечность, что прошедшее внезапно упало в пропасть и что-то оборвалось и освободилось от пут.

Из толпы решительно отделились Иван Короткий, Дейнека и еще несколько человек и стали рядом с Пидпарой, готовые на все.

Пидпара вытянулся во весь рост:

– Хома Гудзь тут? Выходи!

Головы повернулись, и тревожно-жестокие взоры скрестились, как мечи.

– Где Хома Гудзь?

– Нет. Не пришел.

На минуту легла тишина и натянулась, как струна. Кого теперь? Чье последнее дыхание вылетит из уст, на чью голову упадет смерть, как камень? Было слышно, как дышала толпа.

– Прокоп Кандзюба!

– Как? Прокоп Кандзюба? А его за что? Его ж выбрало общество?

Староста объяснил:

– Я за ним послал. Он сейчас будет.

– Хорошо. А пока… Андрий Волык! Ведите!

– Волык… Андрий…- прокатилось эхо.- Тут… вот он…

– Ой, боже, в чем он перед вами виноват? – кричала Ма-ланка.- Не трогайте его!

Ее голос заглушило тонкое, резкое, неумолкаемое верещание, похожее на визг поросенка под ножом, и только изредка вырывались отдельные слова. Не хотелось верить, что это человеческий голос.

Толпа тем временем двигалась, кипела и выбросила из себя, как похлебка пену, сухую, растрепанную фигуру калеки.

– Иди… иди… вот он… вот тут… Не поможет.

Его толкнули, и он упал на колени перед Максимом, бледный, весь измятый, беспомощный, как чучело в конопле, с культяпкой вместо руки.

У него на губах еще бился крик:

– Смилуйтесь… мужики… я ни в чем не виноват.

Он поклонился, коснувшись лбом земли.

Максим поставил Андрия на ноги.

– Крестись.