Повести. Рассказы

Живя в деревне, Ци-цзинь тем не менее мечтал о резвом галопе Фэйхуана.[66] Он принадлежал уже к третьему поколению семьи, в которой, начиная с его деда, никто из мужчин не брался за мотыгу. Ци-цзинь работал лодочником на джонке — утром перевозил пассажиров из местечка Лу в город, а к вечеру — обратно в Лу. Поэтому он всегда был в курсе всех событий, знал, где именно бог грома поразил оборотня сколопендры, какая девушка родила черта, и все прочие новости. В деревне он слыл человеком выдающимся, но это не освобождало его от соблюдения обычаев. А поскольку летом ужинали, не зажигая лампы, то ругань жены он вполне заслужил.

Ци-цзинь, опустив голову, медленно подошел и сел на скамейку, держа в руке свою длинную, больше шести чи,[67] трубку из пятнистого бамбука фэй с реки Сян с латунным чубуком и мундштуком из слоновой кости.[68] В ту же минуту выскочила Лю-цзинь и уселась рядом с отцом.

— Папа! — позвала она.

Но отец не отозвался.

— От поколения к поколению все хуже и хуже! — твердила свое старуха.

Ци-цзинь поднял голову и, тяжело вздохнув, сказал:

— Император взошел на трон.[69]

Жена на мгновенье застыла, а затем, будто ее осенило, воскликнула:

— Вот хорошо-то! Теперь, значит, опять будут высочайшие благодеяния и всеобщее помилование!

— А я без косы… — снова вздохнув, заметил Ци-цзинь.

— Разве император потребует, чтобы все носили косу?

— Императору нужна коса.

— Откуда ты знаешь? — забеспокоившись, быстро спросила она.

— В кабачке «Всеобщее благополучие» только об этом и говорят.

Тут жена поняла, что дело и впрямь может обернуться скверно. Кабачок «Всеобщее благополучие» был верным источником всех новостей. Бросив взгляд на бритую голову мужа, она пришла в ярость: и корила его, и досадовала, и проклинала, а вконец отчаявшись, вдруг наполнила чашку и со стуком поставила перед ним.

— Ешь скорее свой рис! Все одно коса не отрастет, хоть оплакивай ее, как покойника.

Солнце собрало свои последние лучи, и от воды потянуло прохладой. Отовсюду раздавался звон чашек да стук палочек. На спинах выступили капельки пота. Покончив с третьей чашкой риса, жена Ци-цзиня подняла голову, и сердце у нее вдруг заколотилось: из-за деревьев показалась коротенькая толстая фигура господина Чжао Седьмого, который в длинном небесно-голубом халате переходил через мостик из одной доски.

Чжао Седьмой был хозяином кабачка «Прекрасный источник» в соседней деревне, а также единственным на тридцать ли в округе выдающимся и ученым человеком. Ученость его, правда, была с душком — он являлся приверженцем старины. Так, например, он обычно сидел и вслух, иероглиф за иероглифом, читал роман «Троецарствие»,[70] который был у него в десяти тетрадях с комментариями Цзинь Шэн-таня.

[71] Чжао Седьмой мог перечислить не только имена и фамилии «пяти тигров»,[72] но и прозвания всех этих полководцев. Он знал, например, что Хуан Чжун и Ма Чао назывались еще Хань-шэн и Мын-ци. После революции он закрутил свою косу на макушке, точно даосский монах,[73] и часто со вздохом твердил: будь жив сейчас Чжао Цзы-лун,[74] в Поднебесной не поднялась бы такая смута.

От зорких глаз жены Ци-цзиня не укрылось, что сегодня Чжао Седьмой уже не походил на даосского монаха: передняя часть головы у него была чисто выбрита, а на макушке торчала коса. Теперь она знала точно, что император взошел на трон, что у всех мужчин должны быть косы и что ее мужу грозит страшная опасность. Ведь свой небесно-голубой халат Чжао Седьмой просто так не надевал. За последние три года он появлялся в этом халате только дважды. Когда заболел скандаливший с ним рябой А-сы и когда умер Лу Да-е, перебивший все в его кабачке. Нынче — третий раз, и это, конечно, означало торжество Чжао Седьмого и гибель его врагов.

Вспомнив, как два года тому назад ее муж спьяну обругал Чжао подлым отродьем, жена сразу почувствовала надвигающуюся угрозу, и сердце ее заколотилось еще сильнее.

Чжао проходил по улице, и сидевшие за каждым столом поднимались.

— Просим отужинать с нами, — говорили они, указывая палочками на чашки.

— Прошу извинить, прошу извинить, — отвечал Чжао с улыбкой, кивая головой, и прошел прямо к столу Ци-цзиня. Здесь тоже все повскакали со своих мест, приветствуя его.

— Прошу извинить, прошу извинить, — произнес Чжао, чуть улыбаясь и пристально разглядывая стоявшую на столе еду.

— Какие ароматные овощи!.. А новость слыхали? — вдруг спросил он, остановившись за спиной Ци-цзиня, но обращаясь к его жене.

— Император взошел на престол, — ответил Ци-цзинь.

Его жена, глядя в лицо Чжао с натянутой улыбкой, ответила:

— Император уже взошел на престол. Когда же ждать высочайших благодеяний и всеобщего помилования?

— Высочайшие благодеяния и всеобщее помилование? Помилование-то когда-нибудь, конечно, объявят. Ну, а коса? — В голосе у него появилась суровость. — А где коса вашего мужа? Это дело серьезное. Ведь вам известно, что было во времена длинноволосых: кто не сберег косы, потерял голову, а кто сберег косу — сберег и голову.