Повести. Рассказы

На следующий же день тетушка Цзоу Седьмая, не мешкая, перекрасила синюю шелковую юбку и теперь рассказывала каждому встречному о подозрениях относительно А-кью. Правда, о том, что сюцай хотел изгнать его из деревни, она умолчала. С этого времени и начались несчастья А-кью. Прежде всего к нему явился староста и отобрал занавеску. А-кью заявил было, что ее хотела посмотреть жена почтенного Чжао, но староста занавеску не отдал да еще потребовал, в знак почтения к своей особе, ежемесячное подношение. После этого отношение вэйчжуанцев к А-кью резко изменилось. Выказывать ему явное пренебрежение они не решались, но старались держаться от него на почтительном расстоянии. У вэйчжуанцев было весьма туманное представление о том, что значит «почитать, но держаться на расстоянии». Теперь их поведение не имело ничего общего с тем опасливым уважением, какое они проявляли по отношению к А-кью после его рассказа о казни в городе, когда он показывал, как рубят головы: «Ш-ша!»

Одни лишь бездельники продолжали интересоваться подробностями его жизни. А-кью ничего не скрывал: он с гордостью рассказывал о своем опыте. Они узнали, что его роль была очень скромная: он не умел забираться на стены и не умел даже пролезать через подкоп под стеной, он лишь стоял на страже и принимал вещи. Как-то ночью, едва он принял первый мешок, а главарь полез за вторым, — вдруг послышался шум, и А-кью поспешил удрать. В ту же ночь он тайком перелез через городскую стену и убежал в Вэйчжуан. С тех пор он больше не осмеливался приниматься за подобные дела. Откровенный рассказ А-кью еще больше навредил ему. Ведь в последнее время вэйчжуанцы старались держаться от него «на почтительном расстоянии», чтобы не прогневать его. Кто бы мог подумать, что он всего-навсего мелкий воришка, не осмелившийся украсть вторично! Напрасно они его боялись. А-кью поистине недостоин боязни! Вот уж действительно верно сказано: «Сие тело не заслуживает страха».[142]

VII

РЕВОЛЮЦИЯ

На четырнадцатый день девятого месяца в третий год правления Сюань-туна[143]

— в тот самый день, когда А-кью продал свой кошелек Чжао Бай-яню, — к пристани у поместья Чжао причалила большая джонка под черным навесом. Джонка приплыла в полном мраке после полуночи, когда в деревне все крепко спали, и об этом никто не узнал. Ушла джонка перед рассветом, и тут ее кое-кто заметил, а любители новостей сумели разведать, что это джонка самого господина цзюйжэня.

Появление джонки заронило тревогу в сердца вэйчжуанцев, и еще до полудня все заколебались. В доме Чжао тайну сохраняли строго, но в чайной и в кабачке уже заговорили о том, что революционеры вступили в город, а господин цзюйжэнь оттуда сбежал, чтобы найти пристанище в Вэйчжуане. Одна только тетушка Цзоу Седьмая отрицала это, говоря, что в джонке господин цзюйжэнь прислал на хранение всего лишь несколько старых сундуков, но почтенный Чжао вернул их обратно. Она, вероятно, была права, ведь, будучи самой близкой соседкой Чжао, она все видела и все слышала лучше других. Господин цзюйжэнь и почтенный Чжао прежде терпеть не могли друг друга и теперь не сочувствовали друг другу в беде.

Однако слухи разрастались. Поговаривали, что хотя господин цзюйжэнь сам и не приезжал, но будто прислал длинное письмо, в котором предлагал покончить с раздорами и перейти к дружбе; а почтенный Чжао, рассудив, решил будто, что в этом нет ничего дурного. Говорили, что он оставил у себя сундуки и спрятал их под кровать своей супруги. О революционерах же некоторые сообщали, будто они в ту ночь захватили город, и в знак траура по императору Чун-чжэну надели белые панцири и белые шлемы.[144]

До слуха А-кью еще раньше дошло слово «революционеры», а в этом году он собственными глазами видел, как их казнили. Правда, у него откуда-то взялось представление о том, что революционеры — то же самое, что мятежники, а мятежники были ему не по нутру, и поэтому он «глубоко их ненавидел и презирал». Но когда этих революционеров так неожиданно испугался известный по всей округе господин цзюйжэнь, к ним неизбежно потянулась душа А-кью. Еще больше радости ему доставила паника, охватившая всех мужчин и женщин Вэйчжуана.

«Революция — тоже неплохо… — думал он. — Лишить бы жизни всех этих проклятых… мать их!.. Я и сам не прочь переметнуться к революционерам!»

В последнее время А-кью здорово поиздержался, и в нем бродило недовольство. Выпив в полдень две чарки вина на пустой желудок, он сразу захмелел. Он шел, ощущая удивительную легкость во всем теле, и о чем-то думал. Вдруг он вообразил себя революционером, а всех жителей Вэйчжуана — своими пленниками и, не сдержав радости, закричал:

— Мятеж! Мятеж!

Вэйчжуанцы в страхе смотрели на него. Таких жалких глаз А-кью еще не видел, и ему стало так приятно, словно он в жару выпил ледяной воды. Еще больше воодушевившись, он шагал по улице и орал: