Поворот ключа

Кстати, вам известно, что Джек тоже хранил кое-какие секреты? Не столь грандиозные и трагические, как мне представлялось, — нет, он не приходится родственником Кенвику Гранту, во всяком случае, ни ему, ни полиции ничего об этом не известно. Когда я рассказала полицейским о мотке веревки и ядовитом цветке, Джек дал простое и логичное объяснение. Цветок на кухонном столе показался ему знакомым, и он взял его с собой — сравнить с растениями в ядовитом саду. Чтобы пройти в сад, ему пришлось перерезать веревку, а когда подозрения подтвердились, он повесил на калитку цепь с амбарным замком.

Нет, ужасная тайна Джека оказалась куда более прозаичной. И она меня ни в коей мере не оправдывает, скорее служит дополнительной уликой, причиной, почему я могла быть заинтересована в сокрытии нашей связи. Оказалось, что Джек женат. Да уж, когда полицейские поняли, что я не знаю, они постарались представить этот факт во всей красе. Им было приятно давить на больное место. На самом деле мне все равно. Что с того, что у Джека есть жена и двухгодовалый сынишка в Эдинбурге? Он мне ничего не обещал. По сравнению со смертью Мэдди все это такая ерунда!

Не могу сказать, что за долгие дни, недели и месяцы здесь я не думала о нем. Почему Джек скрывал, что у него есть жена и сын? Почему живет отдельно? Возможно, дело в деньгах. Если Элинкорты платили ему хотя бы половину моей зарплаты, он мог согласиться на работу по финансовым соображениям. А может, они расстались: жена выставила его из дома, и он нашел работу с проживанием.

Не знаю — у меня не было возможности спросить. Он не написал, не позвонил, не приехал повидаться.

В последний раз я видела его, когда садилась в полицейскую машину, вся в крови.

— Все будет хорошо, Роуэн, — сказал он, сжав мои руки.

Дверца захлопнулась, меня увезли.

Все ложь. От первого до последнего слова. Я не Роуэн. И ничего никогда не будет хорошо.

До сих пор вспоминаю слова Мэдди в нашу самую первую встречу, когда она вцепилась в меня руками и спрятала лицо у меня на груди.

Не приезжай сюда, это опасно.

А затем последние слова, что прокричала она сквозь слезы мне вслед: Призракам это не понравится.

Я не верю в призраков, мистер Рэксем. Никогда не верила. Я не суеверна. Но шаги, что ночь за ночью раздавались у меня над головой, — не выдумка. И то, что я просыпалась среди ночи от ледяного холода, — не суеверие. И кукольная голова, катившаяся по персидскому ковру, была настоящей, мистер Рэксем. Такой же настоящей, как вы, и я, и надписи на стенах чердака, и это письмо.

Я ведь знаю, когда полиция решила мою судьбу. Дело не в чужом имени и не в украденных документах. И не в том, что я оказалась дочерью Билла, которая якобы решила отомстить новой семье своего отца. Дело в другом.

В том, что я рассказала в ту жуткую первую ночь, сидя перед ними в окровавленной одежде, дрожа от страха, горя и ужаса. Я сломалась и рассказала им обо всем. О шагах на чердаке, о ненависти, сочившейся из стен, когда я открыла дверь и ступила на чердак. Именно тогда повернулся ключ в замке. Именно тогда они меня приговорили.

Здесь у меня было время подумать, мистер Рэксем. С тех пор как я начала писать это письмо, прошло много времени, чтобы думать, размышлять и догадываться. Я сказала полиции правду, и это меня погубило. Они увидели обезумевшую девушку с прошлым, полным черных дыр. Преступницу, у которой был мотив. Настолько далекую от родных, что она пришла в их дом под фальшивой личиной, чтобы совершить безумный акт мести.

Я догадываюсь, что случилось. У меня было время сложить кусочки головоломки — открытое окно, шаги на чердаке, отец, который любил свою дочь так сильно, что это ее убило, и отец, что вновь и вновь бросал своих детей.

А самое главное — две вещи, которые я не могла понять до самого конца: телефон и бледное, умоляющее личико Мэдди, в тот первый день, когда я уезжала, ее страдальческий шепот: «Призракам это не понравится». Полиция усмотрела в них доказательства моей вины. Мои отпечатки на телефоне, воспоминание о словах Мэдди и лавина последствий, которую они вызвали.

По большому счету, мое мнение не важно. Главное — что подумают присяжные. Послушайте, мистер Рэксем, вы не обязаны верить моим словам. Я отдаю себе отчет, что даже половина рассказанного мной сделает из вас посмешище и оттолкнет присяжных. Я не для этого с вами поделилась. Просто раньше я пыталась рассказать только часть правды — и оказалась здесь.

Меня может спасти лишь правда, мистер Рэксем, а она заключается в том, что я не убивала свою сестру. Я бы никогда этого не сделала.

Я остановилась на вас, мистер Рэксем, потому что, когда спрашивала у других заключенных, кого выбрать в адвокаты, ваше имя называли чаще других. Говорят, вы спасаете даже тех, у кого не осталось надежды. Это как раз мой случай. Я потеряла надежду.