Поворот судьбы

Все началось в колледже.

Мама и папа (так мы их называли тогда) учились в университете Нью-Йорка. Для них не существовало учебного заведения классом выше. Я восстала. Их тихая и сговорчивая девочка, самая лучшая на свете, вдруг восстала. Я решила поступать в университет Колорадо в Баулдере. «Откуда это желание стать отшельницей в горах, отрезать себя от внешнего мира?» — спрашивал меня отец, рисуя в своем воображении Баулдер как какое-то захолустье. Я объяснила, что хочу смотреть на горные вершины, носить синие джинсы и танцевать закутанной в шарф под наставничеством Риты Лионеллы — легендарного инструктора современного танца, которая вернулась из Нью-Йорка в родной город и возглавила там факультет танца. Мой энтузиазм не нашел отклика в душе отца — человека, который привык летать в Лондон, как другие посещать местный супермаркет, но при этом считал поездку в Провинстаун сродни путешествию в цыганской кибитке по безлюдным дорогам. Отец полагал, что максимум, на что может решиться нормальный человек, — это преодолеть путь к теннисному корту.

Я одержала победу в этой битве, хотя уже к тому времени знала, что мне не суждено стать настоящей танцовщицей. Мечты об известных балетных школах я оставила, когда мой рост достиг пяти футов восьми дюймов, а вес — ста тридцати фунтов. У меня все-таки достало здравого смысла понять, что я не желаю провести три года своей жизни в балетной школе Хьюстона, где мне удалось оттанцевать целое лето, не пристрастившись к сигаретам и перцовой водке. Я представляла, как однажды стану примой местного театра, или буду преподавать хореографию. Альтернативой служило преподавание английской литературы в колледже, так как этот предмет был для меня родным и знакомым.

Однажды зимой я вышла из-за кулис после репетиции. Я исполняла сольную партию и ощущала приступ исступленной ярости, настолько хорошо она у меня получалась. Мои родители были в Швейцарии. Они прислали розы, которые я все до единой раздала другим девочкам, и те смотрели на меня, как на щедрую принцессу. Мои волосы были гладко зачесаны назад, а глаза подведены, как два миндальных ореха, золотисто-черным. Там стоял этот парень. В черной кожаной куртке с бахромой. Один уголок рта вздернут в кривой улыбке.

— Привет, — обратился он ко мне. — Ты классно выступала. Затем он решил, что я сейчас поблагодарю его и уйду, поэтому добавил:

— Знаешь, я был единственным зрителем, который не доводится здесь никому ни другом, ни родственником.

— Тебе нравится балет? — спросила я, решая про себя, был ли он геем или жителем родного мне Нью-Йорка.

— Нет, я здесь подметаю, — ответил он.

Мне показалось, что у него проблемы с дикцией, и я решила уйти. В то время я могла быть настоящей стервой. Оказалось, что он знал об этом.

— Я подметаю полы, — повторил Лео, ускоряя шаг, чтобы успеть за мной. — Здесь и в зале репетиций.

— Ты обслуживаешь столы в братствах тоже? — спросила я. Я знала, что многие студенты, получавшие стипендию, делали это. Я сама жила в тесной квартирке — это позволяло мне почувствовать счастье быть независимой.

— Честно говоря, я уж лучше буду подметать, — ответил мне Лео.

— Почему? Официантам ведь положена бесплатная еда.

— Мне не нравятся, высокомерные и заносчивые стервы. Да и потом, отчего я должен обслуживать кого-то по фамилии Спенсер?

Я изучала его лицо.

— Но я как раз отношусь к высокомерным и заносчивым стервам, — произнесла я, и бретелька сценического костюма небрежно соскользнула с моего плеча.

— Нет, — ответил он все с той же неуловимой улыбкой на лице, — ты можешь быть и высокомерной, и заносчивой, но ты не стерва.

— А кто говорит, что я высокомерная и заносчивая?

— Я знаю таких людей. Твое имя у всех на слуху. Мне известно, что в гостях у твоего отца бывал Курт Воннегут.

— Только потому, что они одного возраста, и он живет неподалеку от нас…

— Все равно об этом говорят.

— Ну что ж, — откинув голову, проговорила я. — Благодарю тебя за то, что пришел на репетицию и преподал мне урок нравственности и моральной чистоты. Удачного подметания и сметания.

— Я могу смести с лица земли твой привычный мир, — сказал Лео.

Я захлопала глазами от удивления.

— Ой!

— Послушай. Я пришел сейчас только потому, что это единственное время, когда я могу наблюдать за тобой, не притворяясь, будто я работаю. Ты так прекрасна, что мне больно смотреть на тебя.

— Джеймс Джонс, — ответила я.

— Почти, — вымолвил Лео.

— Так кто высокомерный и заносчивый? — парировала я.

— У меня высокомерие другого рода. У меня высокий уровень интеллекта. Мои родители бедные, но гордые. Мама пережила Холокост. Ей было всего два года, и вся ее семья чудом избежала гибели.

— Так ты тоже сноб, но только наоборот.

— Точно. У меня безупречная позиция. Высокая нравственная планка и жизненная мудрость.

— Джек Леммон.

— Ну, Билли Уайлдер.

— На чем ты специализируешься?

— Не на танцах.

— Но я тоже. Мне очень нравится то, чем я занимаюсь, однако я уверена, что закончу тем, что буду принуждать детей к чтению Нелла Харпера.

— Известного миру под именем Харпера Ли.