Повседневная жизнь Арзамаса-16

Дмитриев несомненно оказывал влияние на политические взгляды многих. Все отмечали его необычайную прозорливость, великолепное знание истории и роли в ней отдельных личностей (в том числе их человеческих слабостей). Однако для себя он такие слабости считал недопустимыми, а окружающих осуждал за них. Вероятно, из этого истекает совершенно непонятное для большинства его товарищей равнодушие к званиям. Это не было позой незаслуженно обойденного ученого. Он имел награды. Был лауреатом Сталинской и Государственной премий. Ему предлагали стать доктором наук без защиты, только написать заявление. И. Д. Софронов вспоминал: «Я два или три раза говорил Н. А. об этом предложении, напирая на то, что такие люди, как В. Н. Зубарев, В. С. Владимиров (члены ВАК. — В. М.)ждут от Николая Александровича любую бумагу для присуждения ему без защиты докторской степени. Он меня выслушивал и ничего не делал. Когда я в очередной раз снова начал разговор о диссертации, Н. А. сказал: знаете, к фамилии „Дмитриев“ приставка „доктор“ уже ничего не добавит. Я понял, что он прав, и больше мы к этой теме не возвращались»

[97]. В сущности, он был, как выразился один из теоретиков, настоящим «подпольным» академиком — при том, что в Академии наук не было ни одного математика из ВНИИЭФ.

В том, что Н. А. Дмитриев активно интересовался политикой, вообще-то не было ничего необычного. Теоретики и математики с первых лет работы объекта отличались приверженностью к дискуссиям на самые острые темы истории и современности, стремлением во всем разобраться, критикой различных сторон жизни страны и мира. Однако у большинства ученых интерес к политике исчерпывался именно формами разнообразного общения. Обсуждение вопросов в «курилке», рабочей комнате или в коридоре было привычным. Но развить свои идеи в законченную концепцию, изложить их в виде собственной теории или хотя бы тезисов — оказывались способными немногие. Можно сказать, единицы. Например, один из них, физик-теоретик Александр Васильевич Пушкин на основе собранной им громадной экономической статистики развития России за несколько столетий развивал теорию экономики будущего, которая сильно отличалась от прогностических рецептов советских экономистов. Николай Александрович стремился не просто обсудить какую-то тему, а выстроить логическую схему рассмотрения проблемы, сделать строгий исторический экскурс и предложить метод решения. Более того, интересующие его моменты

истории и современной политической жизни Дмитриев через какое-то время стал рассматривать, излагая свою точку зрения в письменном виде. И нередко по одному и тому же вопросу им составлялось несколько вариантов заметок или писем, что очень хорошо видно при работе с его архивом. Благодаря этому и подобным архивам можно систематизировать политические взгляды научной элиты города 1960–1980-х годов. Сущность этих взглядов ярко раскрывает и полемика, начавшаяся между А. Д. Сахаровым и Н. А Дмитриевым еще в ходе семинаров. Далеко не случайно рождение в этом коллективе взглядов (в частности, на роль ядерного оружия, на запрещение воздушных ядерных испытаний и др.), часть которых была изложена в политических выступлениях А. Д Сахарова. Не исключено, что именно эта полемика в тот период подтолкнула Андрея Дмитриевича заняться политикой. Сам Дмитриев вспоминал о разговоре, произошедшем задолго до того, как мир услышал о Сахарове-политике. Диалог был таким:

Сахаров.Как Вы думаете, чем мне следует заниматься (после создания водородной бомбы)?

Дмитриев.Поскольку вас, Андрей Дмитриевич, не интересует вопрос о построении классического истолкования квантовой механики, а интересует практическая польза, то главной практической нашей проблемой после создания водородной бомбы, даже более важной, является преобразование нашей политики, используя накопленный опыт научной работы, нацеленной на практику, и накопленный авторитет [98]

.

Те, кто знал Н. А Дмитриева, абсолютно не сомневаются в достоверности данного диалога. Появление политического меморандума Андрея Дмитриевича было далеко не однозначно воспринято в среде теоретиков. Следует учитывать, что при всем огромном уважении к нему, его коллеги вовсе не были склонны делать из него легенду. В то же время стенную газету в секторе со статьей без подписи с осуждением его поступка сняли почти сразу.