Повседневная жизнь Дюма и его героев

Служба Отца была тяжела, ибо удерживала его иногда на неделю, на две, а то и на месяц вдали от дома; но обязанности свои таможенник исполнял со всей тщательностью, при этом постоянно тихонько напевал, — он, человек, никогда даже не улыбнувшийся. Правда, песня, которую Отец напевал себе под нос, насмерть поразила услыхавших ее при Вальми и Жеммап. Этой песней была «Марсельеза»» (I).

Как известно, битвы при Вальми и при Жеммап были первыми военными победами революционной Франции в 1792 году, и, стало быть, старый республиканец, давно уже ушедший с полей сражений, навсегда остался верен своим идеалам. Как и отец самого Дюма, о котором многие исследователи биографии писателя тоже часто пишут, пользуясь заглавной буквой — Отец. Ведь Отец играл в его жизни весьма важную роль: роль благородного мифа, созданного трудами матери Дюма и всю жизнь поддерживаемого писателем. Дюма унаследовал от отца республиканство и, хотя какое-то время пытался перейти на позиции сторонника народной монархии, в конце концов остался верен отцовскому идеалу.

Но вернемся в дом старика Марена. Портрет дома и портрет человека дополняют друг друга, и вместе складывается яркая, живая, но лишенная романтизма картина. Здесь нет ни романтической бедности и бледности старого солдата, ни умиления перед трудностями жизни. Трудности для того и существуют, чтобы их преодолевать. Все в описании выглядит добротно и прочно и отражает трезвый добродушный реализм наблюдательного человека, способного неназойливо подчеркнуть типические черты своего героя и его окружения.

А вот еще более неустроенное жилище из трущобы.

«… В этой комнатенке с низким потолком, тяжелыми плитами на полу, тесной, холодной, сырой, не было ни душистых цветов, ни певчих птиц, ни обивки, ни обоев.

Единственные украшения на стенах — старый офорт, репродукция «Меланхолии» Дюрера, и висевшее напротив небольшое квадратное зеркало в раме желтого дерева, а над ним — две ветки букса в форме креста. Комнату разделяла зеленая саржевая занавеска, прибитая гвоздями к балке на потолке; она ниспадала до самых плит, покрывавших пол; несомненно, заботливая рука набросила это покрывало, пряча от посетителей удручающее зрелище нищенского ложа. (…)

Стол из старого дуба; черная деревянная доска, на которой можно было писать мелом; пюпитр с объемистой тетрадью, несомненно содержавшей произведения Генделя или псалмы Мачелло; довольно длинная скамья, на которой могло усесться восемь — десять человек; высокий табурет; плетеный стул — вот и вся скудная обстановка комнаты, такой же голой, как и ее стены» («Парижские могикане». Ч. I, XIII).

Нетрудно догадаться, что комната принадлежала бедному школьному учителю, за пять франков в месяц обучавшему детишек ремесленников своего квартала. В свободное от уроков время он предавался музицированию на виолончели.

Итак, жилища несут на себе не только отпечаток профессии и образа жизни своего хозяина, но и являют нам восхитительные подробности, вроде точного и вечного расположения стульев, которые опять же свидетельствуют о ясном видении окружающего мира и наблюдательности автора. Как и в описании дома Жюли из «Монте-Кристо», эти детали несущественны для развития действия, но для читателя они важны: именно они заставляют видеть все «как было». У Дюма вполне может на стене висеть ружье, которое так никогда и не выстрелит, но отсутствие ружья создало бы пробел в реальности, свело бы описание к схеме, а жизнерадостный и жизнелюбивый автор «Трех мушкетеров» недолюбливал схемы и прибегал к ним очень редко, только в тех случаях, когда именно это соответствовало его литературному замыслу.

Кстати о мушкетерах. А как жили они? Здесь мы вступаем, говоря по-научному, в область описания исторических интерьеров. И что мы видим?

«Атос жил на улице Феру, в двух шагах от Люксембурга. Он занимал две небольшие комнаты, опрятно убранные, которые ему сдавала хозяйка дома, еще не старая и очень красивая, напрасно обращавшая на него нежные взоры. Остатки былой роскоши кое-где виднелись на стенах этого скромного обиталища, например: шпага, богато отделанная и, несомненно, принадлежавшая еще эпохе Франциска I, один эфес которой, украшенный драгоценными камнями, должен был стоить не менее двухсот пистолей. (…)

Кроме шпаги, внимание привлекал еще портрет знатного вельможи времен Генриха III, (…) Портрет имел с Атосом известное сходство, (…)

И в довершение всего этого — ларец изумительной ювелирной работы, украшенный тем же гербом, что шпага и портрет, красовался на выступе камина, своим утонченным изяществом резко отличаясь от всего окружающего. Ключ от этого ларца Атос всегда носил при себе» («Три мушкетера», VII).

Не больно-то роскошно жил граф де ла Фер! Что до д’Артаньяна, то его квартира состояла лишь из спальни и передней, и в ней была единственная кровать, в результате чего слуга Планше был вынужден спать в передней на одеяле.