Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет

Карета подана. "Есть ли с нами гофманские капли ^[62]?" — спросила матушка, садясь в карету. "Целый флакончик спирту к вашим услугам". — "Как мил, как догадлив наш Блестов!"

Забавно было бы заглянуть в карету героев, путешествующих на бал! Они едва говорили, едва дышали, едва шевелились, боясь измять — Наташа свое платьице, матушка огромный ток с разноцветными перьями, а Блестов систематическое жабо. Из скважин каретного окошка оставался в атмосфере след помадного запаха…

Не доезжая нескольких шагов до дома барона Бирюлина, заботливый Блестов велел остановиться и послал длинного лакея узнать, начинают ли съезжаться. К счастью, у подъезда было множество карет, музыка гремела, зала была уже полна — иначе Блестов готов был возвратиться назад или, по крайней мере, ждать на улице. "Приехать первому — зажигать свечи", — говорят законодатели большого света.

"Помни мои советы, Наташенька", — с нежным вздохом сказала маменька, пробираясь под покровительством Блестова сквозь толпу полусонных лакеев. Вошли.

Шум от всеобщего разговора, от шарканья, от шпор, от музыки оглушил Наташу. Блестящая толпа разнаряженных красавиц изумила ее; она смешалась, побледнела, дрожащая прижалась к матушке, и все прочитали — семнадцать лет на миленьком личике ее. Несмотря на замешательство дочери, матушка, по совету Блестова, повлекла ее к баронессе. Ловкая хозяйка взяла Наташу за руку, прошептала ей обыкновенные, никем не слышимые приветствия и между тем окинула быстрым взором трепещущую красавицу. Стан, глаза, платье и огромный жонкилевый букет — все было замечено, все было оценено: так несчастный скульптор разбирает недостатки в Венере Медицейской ^[63]; так дюжинный стихотворец водяной критикой хочет залить поэтический огонь волшебника Пушкина.

Желаете ли вы подслушать шепот танцовщиц? Хотите ли узнать впечатление, произведенное вновь появившейся девушкой? Одни находили Наташу неповоротливою, неловкою, другие смеялись над свежестью ее румянца, иные замечали безвкусие в буклях, еще иные хладнокровно сознавались, что она молода и хороша, да, верно, провинциалка.

Между тем как продолжался строгий смотр нашей героини, между тем как испуганная Наташа проходила сквозь ряды язвительных замечаний, заботливый дядюшка, душистый Блестов уже промчался по зале, собрал обещания друзей-танцоров и сам поспешил воспользоваться первым бальным подвигом Наташи. Кончив польский, довольный сам собою, шепнул он маменьке: Je l'ai introduit! ^[64].

Взволновались друзья-танцоры, обступили Наташу. После неловкой нерешительности выбор пал на гусара `a la fleur d'orange… ^[65]Сделан первый шаг, и — Наташа не сходила с паркета: и мило, и странно было смотреть, с каким старанием неопытная красавица выделывала трудные па эфирного своего танцевального учителя, с каким невинным, безрасчетным жаром вертелась она в котильоне! Незнакомая с танцорами, она выбирала иногда неуклюжего провинциала, простреленного героя-дуэлиста и гастронома-подагрика.

Насилу вырвали измученную Наташу из котильона. Приехали домой, вошли в спальную бабушки, и из рук ожидавшей их старушки выпал "Разбойник шварцвальдских лесов"! Явились нянюшки, матушки, горничные, начались расспросы, рассказы, толки.

Но сон превозмогает и женскую говорливость. Простились с бабушкой, с Наташи сняли бальные оковы, и она, уже поутру, заснула девушкой большого света в сладостных мечтах. Маменька пошла в свой кабинет, а Блестов уехал…

— Каково-то будет пробуждение? Каков-то будет день? Каков-то будет новый образ жизни Наташи? Угадать нетрудно. Вместо географии — мадам NN, вместо ландкарт — выкройки, вместо истории — городские вести, вместо Расина — Россини, вместо покойного сна — бессонница, вместо свежего румянца — бледность и расслабленные нервы…»

Глава XIV.

«Ласковость на челе жены прогоняет дикость мужа»{1}

«Неприлично, говоря о жене своей, называть супругой или сударыней; просто должно называть ее женой», — гласит одно из правил «светского обхождения». В подтверждение приведем выдержку из письма М. Н. Загоскина к Н. И. Гнедичу: «Как ты думаешь, мой друг, не лучше ли для избежания неприятного созвучия заменить сей стих:

С женой же жить не год, не два, а целый век —

С супругой жить не год, не два, а целый век, —

хотя слово супругав простом разговоре и не слишком употребительно»{2}.

Интересное свидетельство находим в воспоминаниях Е. И. Раевской: «Императрицу государь (Николай I. —  Е.Л.) любил искренно, и она ему платила той же самоотверженной привязанностью. Он уважал ее и заставил ее занимать при дворе то высшее место, которое и следовало ей занять. Все при дворе изменилось. Когда государь присутствовал при парадах или где-либо по обязанности своего сана, то по окончании того, что считал как бы своей службой, он спешил всегда назад во дворец, говоря своим приближенным: "Моя баба меня ждет, спешу домой"»{3}.