Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Этикет

Любителей вкусно и плотно поесть было в то время немало. Князь И. А. Гундоров известен был «неугомонностью своего аппетита, которому, однако ж, не всегда расположена служить его натура, несмотря на свою солидность: случается под конец обеда или ужина, что, наложив себе верхом тарелку какого-нибудь кушанья и приготовясь наслаждаться им, он вдруг с глубоким вздохом оттолкнет его от себя с досадою, примолвив: не могу!»{7}.

«Я не придерживаюсь никакой диеты, ем, пью, что мне нравится, и во всякие часы», — говорил о себе граф Ю. П. Литта. И несмотря на это до глубокой старости он сохранил бодрость духа и крепкое здоровье.

«Графу Литте было около 70 лет, — читаем в записках Ленца, — но в парике он казался не старше 50-ти. Он был исполинского роста и так же толст, как Лаблаш

^[105], но более подвижен и с ног до головы вельможа»{8}. Литта считался большим оригиналом, и о нем ходило множество анекдотов. Рассказывают, что он очень любил мороженое, «истребляя его неимоверное количество», и уже умирающий приказал подать себе тройную порцию. Последними словами его были: «Сальватор отличился на славу в последний раз».

«Бахметев, полный, здоровый и красивый старик, любил и хорошенько поесть, и выпить немного, любил веселую беседу и многое другое. Он хвастался, что во время оно съедал до ста подовых пирожков, и мог, лет около шестидесяти, безнаказанно употребить до дюжины гречневых блинов, потонувших в луже масла; этим опытам я бывал не раз свидетель», — вспоминает А И. Герцен приятеля отца генерала Н. Н. Бахметева{9}.

Долгую жизнь прожил и граф П. А. Клейнмихель, несмотря на свою «страстную любовь к еде». «Граф Клейнмихель, которого народ русский прозвал Клеймилиным, подражает Потемкину: адъютанту своему Новосильцеву дал он 30 тысяч серебром на теперешнее свое путешествие по дорогам, за тем, чтобы оный скакал вперед его и всюду заготовлял ему самые роскошные обеды, завтраки, ужины! Граф любит поесть!»{10}.

Сохранилось много анекдотов о непомерном аппетите А. И. Тургенева, приятеля А С. Пушкина. Как говорил В. А. Жуковский, в его желудке помещались «водка, селедка, конфеты, котлеты, клюква, брюква».

«Вместимость желудка его была изумительная, — писал П. А. Вяземский. — Однажды, после сытного и сдобного завтрака у церковного старосты Казанского собора, отправляется он на прогулку пешком. Зная, что вообще не был он охотник до пешеходства, кто-то спрашивает его: "Что это вздумалось тебе идти гулять?" "Нельзя не пройтись, — отвечал он, — мне нужно проголодаться до обеда"»{11}.

По словам А Д. Блудовой, Тургенев «глотал все, что находилось под рукою — и хлеб с солью, и бисквиты с вином, и пирожки с супом, и конфекты с говядиной, и фрукты с майонезом без всякого разбора, без всякой последовательности, как попадет, было бы съестное; а после обеда поставят перед ним сухие фрукты, пастилу и т. п., и он опять все ест, между прочим, кедровые орехи целою горстью зараз, потом заснет на диване, и спит и даже храпит под шум разговора и веселого смеха друзей… Мы его прозвали по-французски

le gouffre ^[106], потому что этою пропастью или омутом мгновенно пожиралось все съестное»{12}.

«Живот» — так прозвал В. Ф. Одоевский С. А. Соболевского за его «гастрономические наклонности», Д. В. Веневитинов добавил: «живот много содержащий и ничего не испускающий»{13}.

Дипломат князь П. Б. Козловский, приятель многих карамзинистов, в том числе и А. С. Пушкина, отличался обжорством и непомерной толщиной. В «Парнасском адрес-календаре…», составленном А Ф. Воейковым, его фамилия значится под номером 25 с кратким замечанием: «Кн. Козловский, при дополнении календаря объядения» ^[107].

«В Козловском была еще другая прелесть, сказал бы я, другой талисман, — писал П. А. Вяземский, — если бы сравнение это не было слишком мелко и не под рост ему; скажем просто, была особенно притягательная сила, и эта сила (смешно сказать, но оно так) заключалась в его дородстве и неуклюжестве. Толщина, при некоторых условиях, носит на себе какой-то отпечаток добродушия, развязности и какого-то милого неряшества; она внушает доверие и благоприятно располагает к себе. Над толщиною не насмехаешься, а радушно улыбаешься ей. С нею обыкновенно соединяется что-то особенно комическое и располагающее к веселости. Впрочем, я уверен, что в телесном сложении и сложении внутреннем и духовном есть какие-то прирожденные сочувствия и законные соразмерности. Крылов, например, должен был быть именно таким, каким он был, чтобы написать многие свои басни»{14}.

Несмотря на то что чревоугодие всегда осуждалось церковью, многие священнослужители, как свидетельствуют современники, страдали этим пороком. Н. С. Маевский приводит в «Семейных воспоминаниях» рассказ буфетчика Фадеича об архиерее Иеринее, который был частым гостем в доме деда мемуариста: