Повседневная жизнь на острове Святой Елены при Наполеоне

Чтобы сгладить впечатление от неприятной наружности, сэр Хадсон Лоу очень заботится о своем мундире, о своей походке и о своих манерах: он ходит стремительным шагом, диктует быстро твердым и резким голосом, пишет уверенно и отчетливо. Говорит ли это о живом уме и твердом характере? Во всяком случае, такое он производит впечатление. И лишь один человек знает истинную цену этой внешней твердости — его военный секретарь майор Горрекер. Увы! Последний говорит лишь о нерешительности, о постоянном раздражении, о перепадах настроения и недобросовестности. Никакой бумаги он не может составить сразу: он пишет, разрывает, пишет заново, исправляет и переписывает по десять раз. Прокламация в шесть строк требует от него целого дня работы. «Нужно видеть, — иронизирует Горрекер, — как он, любуясь собой, с важностью павлина расхаживает перед зеркалом, расстегивает и застегивает мундир, восхищаясь своим отражением, созерцает эполеты, ласкает аксельбанты, напыщенно диктуя при этом какой-нибудь приказ. Когда же наконец в его власти оказывается собеседник или корреспондент, который теряется и смущается, то вот здесь надо видеть, какая демоническая улыбка появляется на его отвратительной физиономии». Эта на редкость выразительная запись дает нам ясное представление о методах работы и «деликатности» этого удивительного «губернатора и Главнокомандующего».

«В течение двух дней он усердно трудится над составлением очень короткой записки, адресованной Старой лягушке (маркизу де Моншеню). Пока он пишет, то и дело раздаются восклицания: "Прохвост, мерзавец, сволочь!", и он то и дело повторяет: "Это самая важная в моей жизни записка, и она требует особого внимания". На самом деле речь идет о том, чтобы выяснить у маркиза фамилии лиц, выразивших желание видеть сына Соседа (Наполеона) на троне "Королевства лягушек" (Франции). Он с трудом формулирует свои мысли по-французски и вынужден отчасти прибегать к моей помощи. Он толком не знает, что он хочет сказать, но самое главное — это прицепиться к Старой лягушке и помучить его. Он уверяет, что у последнего подмочена репутация, и будь он проклят, он, Хадсон Лоу если позволит ему остаться невредимым; он даст ему это почувствовать, будет допекать его до тех пор, пока окончательно не скомпрометирует. Затем он внезапно отказывается от своей затеи и говорит, что дело не стоит выеденного яйца. На следующий день он вновь принимается за работу с удвоенной энергией, уверенный в том, что это дело величайшей важности. Наконец с тысячью проклятий по адресу Старой лягушки он завершает работу и отправляет письмо».

Все это в безумном возбуждении, с красными от ярости глазами, горящим лицом, нахмуренными бровями, воплями и нервным подергиванием мускулов. Когда он говорит об обитателях Лонгвуда, а особенно об офицерах Императора, он полностью теряет над собой контроль, и из его уст изливается поток язвительных замечаний относительно их наглости, вульгарности и их претензий. И он еще смеет говорить о претензиях, он, который мечтает украсить свою посуду изображением собственного герба!

Но каков бы ни был его внешний и внутренний облик, французы в Лонгвуде, британские офицеры и обитатели Святой Елены, от торговцев до простого люда и китайцев, вынуждены терпеть его. Французам в конечном счете даже легче. Публикуя в Европе свои протесты, они открыто называли его «наемным убийцей», «сицилийским сбиром», «чудовищем в обличье человека», «помесью сицилийца с пруссаком», который тайно мечтает сковать изгнанного победителя цепью, словно каторжника. Но даже когда Наполеон шутит, он не упускает случая больно задеть его: «Мир, конечно, не может обходиться без тюремщиков, мясников и палачей. Но мало кто с охотой берет на себя эти обязанности».

Британцы же, обязанные ему должностями, повышением в чине, свободой передвижения и даже просто свободой, вынуждены из осторожности соблюдать молчание, терпеть его авторитарную власть, и лишь некоторые, поддерживаемые Наполеоном и привлеченные обещанием существенных материальных благ, решаются противостоять ему: они конечно же проиграют, но в Европе завоюют симпатию и популярность.

И тем не менее Хадсон Лоу — это не только чудовищное сочетание двуличия, мелочности, глупой ограниченности и свирепой надменности, о которых, стараясь перещеголять один другого, твердят историки и очевидцы. Он обладал реальными достоинствами, благодаря которым, в очень непростое время, он неуклонно и достаточно быстро шел вверх по всем ступеням военной иерархии. К несчастью, стечение обстоятельств, подавляющая своим величием личность его собеседника, общественное мнение и доминирующая в истории тенденция вставать на сторону жертвы, тем более когда эта жертва — повергнутый герой, все это способствовало тому, что его многочисленные недостатки безмерно преувеличивались, а немногие достоинства воспринимались как вызывающие раздражение комплексы.