Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции

Вспомните, что на поле Марса, у этого божественного алтаря,Людовик клялся быть верным и справедливым.[321]Такова была связь между ним и его народом.Нарушив свою клятву, он освободил нас от нашей.

Если среди французов найдется предатель,Который пожалеет, что у нас больше нет короля,И пожелает иметь властелина,Пусть развеется по ветру его недостойный прахИ пусть имя его пользуется еще большим презрением,

Чем имена тиранов, внушающие омерзение свободному человеку.

Парижане читали эти странные произведения скорее с любопытством, чем с сочувствием; рассказывают даже, что однажды на афише клуба, вывешенной у дверей бывшей церкви Кордельеров, кто-то написал следующее смелое четверостишие:

Народы, понимайте лучше свою пользу:Исполненные равной жестокости,

Тираны двух родов угрожают отечеству:Деспоты и мятежники.

Они действительно были мятежниками, притом самого опасного сорта; доказательством этого может служить хотя бы эта безумная декларация:

«Свободные французы, составляющие Клуб кордельеров, объявляют своим соотечественникам, что в их среде столько же убийц тиранов, сколько членов клуба. Все они единогласно поклялись убивать тиранов, которые посмеют напасть на наши границы или посягнуть на нашу конституцию каким бы то ни было образом.

Лежандр (президент

).Коллин, Шампион (секретари)».

Этот Лежандр, председательствовавший в сборище бесноватых, был удивительным человеком: несколько строк, характеризующих эту мрачную личность, не будут здесь неуместными, так как мясник Лежандр, равно как и сапожник Симон, Марат и Дантон, жил на той же старой улице Кордельеров, в том месте, где она называлась Мясной, так как в этой части ее находились двадцать две мясные лавки.

Этот свирепый террорист, не умевший, если верить Мерсье, даже читать, оставался мясником и на скамьях Конвента. Красноречие его не лишено было известной выдумки; это он за несколько дней до казни короля воскликнул с трибуны кордельеров: «Зарежем эту свинью! Разрубим его на столько частей, сколько у нас департаментов, чтобы послать каждому по куску, а голова останется в Париже и будет висеть на сводах этого зала!» Позже он предлагал отобрать у мясников их скотобойни, чтобы рубить там головы аристократов и богачей. «Что касается меня, — добавил он, — то я с удовольствием распорол бы брюхо какому-нибудь дворянину, богачу, министру или писателю и съел бы его сердце». Впрочем, сам он с первых дней революции покинул свою бойню, чтобы отдаться политике, и, вероятно, лишь из чувства солидарности с бывшими собратьями выказывал себя столь свирепым сторонником резни аристократов. Будучи депутатом, он, впрочем, продолжал жить в своей квартире на Мясной улице; может быть, ему нравились кровавые ручейки, всегда[322] струившиеся по ней. Лежандр до конца выказал себя любезным и услужливым соседом — умирая, он завещал свое тело Школе хирургии, «чтобы и после смерти быть полезным человечеству».

* * *

Бесспорно, самыми великими днями Клуба кордельеров были дни похорон Марата. При первой же вести об убийстве Париж, изнервничавшийся за три года революции, взволнованный странными обстоятельствами этой драмы, был охвачен одной из тех вспышек безумия, которых насчитывается лишь несколько в его истории. Люди лихорадочно выхватывали друг у друга газеты с описанием подробностей преступления. Комиссионеру Ба, пришедшему в воскресенье вечером в Клуб якобинцев, устроили там торжественный прием; ему аплодировали, обнимали его, носили на руках. Это был маленький, тщедушный человек, в бешенстве кинувшийся на Шарлотту и швырнувший ее на землю. И за то, что он дрался с женщиной, его прославляли, считали необыкновенным человеком, даже героем! Его заставляли подробно описывать этот подвиг и, когда он заканчивал, требовали повторения… Впрочем, он говорил об этом весьма охотно и не заставлял себя упрашивать.