Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена

«Того, кто все это будет иметь (то есть совершенную мудрость. — Т. Б.),все же нельзя считать единственным красавцем, богачом, свободным и царем».

При этом Порфирий замечает: «Поэт говорит это не просто так, но чтобы высмеять стоиков» ( Porph. ad Ног. Sat. I, 3,124 Lucil., H., 32).

Зато Люцилий не устоял против могучих чар второго великого друга Сципиона — Полибия. И прежде всего это видно из его отношения к народной религии. Он говорит о ней с неизменным презрением. Его насмешки над богами язвительны и злы и вовсе не похожи на добродушный юмор Аристофана. О чудесном рождении римского царя Сервия Туллия, произошедшего от огненного духа, сочетавшегося со смертной женщиной, он рассказывает примерно в тех же выражениях, в каких просветители XVIII века говорили о Непорочном Зачатии

(H., 78).Описание совета богов очень напоминает комические совещания богов у Лукиана. Небожители тщеславны и бестолковы. Аполлон очень обижается, что его называют красавцем, как развратного мальчишку. В конце концов почтенные олимпийцы настолько запутываются, что Нептун замечает, что они не сдвинутся с места, если Орк не вышлет самого Карнеада [136] (1,15–17).

Однако, как ни ядовиты эти насмешки, они сами по себе еще ничего не доказывают. Конечно, мы знаем, что Полибий был скептиком, но он не был единственным скептиком на свете, и у нас нет ни малейшего основания объявлять его учеником каждого вольнодумца. И мы не сделали бы этого, если бы не одно место из Люцилия.

Поэт описывает невежественного и темного человека:

«Он трепещет перед пугалами и Ламиями,

которых изобрели Нумы Помпилии и Фавны,им он приписывает все. Подобно тому, как маленькие дети верят, что медные статуи — живые люди, так и они принимают за правду лживьле сновиденияи думают, что у медных статуй есть сердце. Все это — картинная галерея, ни крупицы правды, все ложь» (XV, 19; курсив мой. — Т. Б.).

Поистине замечательная мысль! Нума Помпилий, второй царь Рима, наследовавший воинственному Ромулу, считался творцом римской религии. К нему возводили чуть ли не все римские культы. Легенда говорит, что сами боги являлись мудрому царю, открывали ему тайны мироздания и учили, как воздавать им должные почести. Фавн же — древнеиталийское божество лесов, где находился в старину его оракул (Prob. Verg. Georg., I, 10; Ovid. Fast., IV, 649–664). Ho Вергилий называет его древним царем Лациума (Aen., VII, 46–47).

Мы помним, что Полибий считает религию искусным созданием мудрых и ловких законодателей, которые выдавали свои собственные мысли за божественные сны и вдохновения. Цель же их заключалась в том, чтобы запугать невежественную толпу разными ужасами и держать ее в узде. Именно эту теорию и развивает Люцилий, рисуя Нуму и Фавна такими законодателями. Толпу он сравнивает с детьми, божества — с буками и другими пугалами. Сны же и видения называет лживыми. Замечу, что, быть может, Люцилий еще ближе к Полибию, чем мы думаем. Известно, что в не дошедших до нас частях своего сочинения Полибий описывал древнейшую римскую историю, а также религию и культ. Очень вероятно, что он останавливался подробно на рассказах о царе Нуме и заносил его в разряд обманщиков-законодателей.

Уже из этого маленького примера видно, какую могучую власть приобрел Полибий над умами своих друзей. Мы видим, что почти все члены кружка Сципиона заразились его скепсисом. И тут возникает любопытный вопрос. А сам наш герой и его alter ego Лелий? Неужели и они забыли веру отцов и стали евгемеристами?