Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860–1920-е годы

ПОГОНЯЛОВ. Я продолжаю. Доставил он гроб в свое время. Уложили мы покойницу и затем после отпевания поставили на дроги и тронулись на кладбище. Я один шел за гробом. Из родных здесь, кроме меня, никого у покойницы не было. Правда, шли за гробом позади меня какие-то незнакомые мне личности, преимущественно старушенции разные, салопницы, которые встречаются во множестве у входных дверей в церквах. Вот идем мы чин-чином. Вдруг заметил я, что левая дышловая в дрогах начинает пошаливать: мотает головой, семенит ногами. Я стал внимательно следить за лошадьми, а кучер-олух начинает дергать вожжами, отчего и правая дышловая стала тоже поигрывать. Я подбежал к кучеру и закричал ему: «Что ты делаешь, анафема?!» А лошади-то от крика ли моего или от передергивания, или от иных причин как подхватят, да и понеслись во все ноги, марш маршем, как драгуны какие-нибудь на эскадронном учении. Салопницы мои заохали. Я прикрикнул на них, сел на извозчика и поскакал за покойницею… Скачу и вижу, что народ остановил лошадей. И в этот момент — вероятно, от сильного напора спереди — лошади осадили, дроги и гроб — кувырком на мостовую. Подъезжаю и вижу: левая лошадь хрипит от злости и бьет задом, кучер слез с козел и держит ее под уздцы. Гроб — на мостовой, покров и крышка слетели с гроба, а бедная моя кузиночка… лежит на боку в гробу, повернувшись личиком и всем корпусом на правую сторону. Тут явилась полиция, и спасибо околоточному надзирателю — помог мне. Он пошел в какой-то по соседству трактир, где опохмелялись на другой день праздника какие-то фабричники или мастеровые. Он нанял их за пятнадцать рублей и полведра водки донести покойницу до кладбища и опустить в могилу. Понятно, что бешеным лошадям я не мог более доверяться, да и околоточный не советовал. Затем понесли покойницу на руках и предали, как водится, земле. Теперь ясно, что в дроги были заложены бешеные или с колером, или необъезженные лошади, что противно закону, совести и христианскому долгу. Да я его, ракалию…

СУДЬЯ. Господин Погонялов! Вы опять?

ПОГОНЯЛОВ. Виноват, господин судья; с языка сорвалось. Мы, военщина, люди откровенные, любим правду и не любим проходимцев… Обращаюсь к делу. Я хочу сказать, что я не хочу его, бестию-то…

СУДЬЯ. Вы неисправимы, господин Погонялов. Поймите, наконец, что здесь, перед судом вы и гробовой мастер Шурупов… Шурупов, слышите?

ШУРУПОВ. Да ничего, ваше благородие. Пусть его тешится. Мне плевать на то.

ПОГОНЯЛОВ (пожимая плечами). Странное дело: бестией не смей называть бестию. Вижу, что по судам нынче какую-то литературу вводят. Утонченности пошли. Скоро, пожалуй, нас, кавказцев-то, по-бабьему приседать заставят.

СУДЬЯ. Прапорщик Погонялов, оставьте ваши философские воззрения в стороне, они к делу не относятся. Скажите прямо, в коротких словах: чего вы хотите от гробового мастера Шурупова? В вашей жалобе глухо сказано.

ПОГОНЯЛОВ. Я хочу, чтобы он заплатил мне, этот ра… Ну его… Хоть сто рублей серебром. А нет, так в тюрьму марш.

ШУРУПОВ. Многонько будет. Убытков всего пятнадцать рублей да полведра водки. Уж за глаза — двадцать рублей. Да я и не виноват — извозчик виноват.

ПОГОНЯЛОВ. Слышите, двадцать рублей. Всего двадцать рублей убытков. А нравственное-то беспокойство?.. А душевное-то страдание?.. Ничего не стоят? И, наконец, страдание, мучение, что претерпела покойница при падении гроба с дрог на мостовую. Ведь ее, голубушку-то мою, всю перевернуло от этого сальто-мортале. Мертвому телу, полагаю, нужно спокойствие, так сказать, на века ненарушимое, а не гимнастика, как в цирке… Слышите: двадцать рублей. Да это курам на смех!.. Вот последнее мое предложение: двадцать пять рублей, которые я должен бы платить, зачесть, и мне двадцать пять рублей на руки сейчас же, здесь на суде… Менее — ни-ни!

СУДЬЯ. Шурупов! Слышите предложение? Ведь вы виноваты: дали дурных лошадей. За это приплатить следует.

ШУРУПОВ. Виноват-то не я, а извозчик Больманов, который мне на похороны лошадей ставит. Вчера я виделся с ним. Он три дня, не более, купил лошадь на Конной[9], да в первинку и заложил ее прямо в дроги…

СУДЬЯ. Вы с ним можете тягаться, Шурупов, особо. А с прапорщиком Погоняловым у вас сделано, если не ошибаюсь, условие. Кончайте дело миром.

ШУРУПОВ. Что ж, я согласен. Мне получать с их милости по условию двадцать пять рублей…

ПОГОНЯЛОВ. Так точно. Вот условие.

ШУРУПОВ. Ну, я это условие в полноте херю. Значит, квит, и конец делу.

ПОГОНЯЛОВ. А на руки-то мне? Ничего?.. Шиш!.. Ну, хоть немного. Пусть, господин судья, хоть пять рублей пожертвует.

СУДЬЯ (Шурупову

). Согласны?

ШУРУПОВ. Пять — не пять, а трешницу, пожалуй, дам. (Вынимает из бумажника записку и бумажку в три рубля.) Вот условие и деньги.

СУДЬЯ (Погонялову). Согласны?

ПОГОНЯЛОВ. Идет, коли больше не дает… Могу ампошировать. (Указывает на деньги и рвет условие.)

СУДЬЯ. Можете. Дело ваше кончено.