Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века

Бедняга Грушницкий получил все колкости, на которые был способен Печорин. Он — романтический пошляк. С «низком», не августейшим происхождением в повести соотносится юнкерство, толстая солдатская шинель, вызвавшая поначалу интерес Мери. А с переходом к более высокому статусу — пожалование первого офицерского чина. «За полчаса до бала явился ко мне Грушницкий в полном сиянии армейского пехотного мундира… эполеты неимоверной величины были загнуты кверху в виде крылышек амура… Самодовольствие и вместе некоторая неуверенность изображались на лице его».

Описание его внешности — карикатура на Максимилиана. «Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва ли двадцать один год. Он закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит усы левой рукой». Любопытно и кольцо Грушницкого: «Мелкими буквами имя Мери

было вырезано на внутренней стороне, и рядом — число того дня, когда она подняла знаменитый стакан». Такие надписи обычно гравировались на обручальных кольцах, с указанием числа свадебной церемонии.

Убежденный в том, что интерес дам достигается колкостями, Лермонтов, возможно, дразнил Мэри выходками вроде «1-го января». Печорин описал эту тактику: «А-га! — подумал я, — вы не на шутку сердитесь, милая княжна; погодите, то ли еще будет!.. Княжна меня решительно ненавидит… хочет проповедовать против меня ополчение; я даже заметил, что уже два адъютанта при ней со мной очень сухо кланяются».

На фоне истории Мэри и Макса новые краски добавляются к рассказу об известной дуэли Лермонтова с Эрнестом Барантом. Герцог Лейхтенбергский — сын Богарне, и вопрос об отношении поэта к французам, из-за которого разгорелась ссора, вовсе не был посторонним для посольства, куда Лермонтова пригласили на бал. Плох ли один Дантес или все его соотечественники? Возникал намек на Богарне, ставшего членом царской семьи.

Причина дуэли очень темна. Де, молодой Барант и Лермонтов ухаживали за одной дамой — княгиней Щербатовой. Де, Баранту дурно говорила о Лермонтове немецкая писательница Тереза фон Бахерахт… Однако в обществе циркулировали слухи, что противники дрались не из-за тех дам, чьи имена называли.

В «Герое…» Лермонтов и сам показал, как имя одной женщины оказалось закрыто именем другой. А отзыв Грушницкого после неудачной попытки поймать Печорина под окном Мери: «Какова княжна? А?» — следует считать за очередной выпад.

Однако литература не была бы литературой, если бы позволяла себе полные соответствия с реальностью. В повести Мери — лишь игрушка для отвода глаз публики. Точно так же, как Леонин в тексте Соллогуба — не полная калька Лермонтова. Мимолетные отношения поэта с «княжной» заставили их расстаться «врагами». Но встреться они через пять лет, когда муж надоест, и кто знает… На это намекал Печорин.

Неожиданный поворот

Сколько перьев было сломано, чтобы доказать, что Печорин вырос именно из русской почвы! Пройдут годы, и придется признать: герой — часть общеевропейской литературной традиции, всерьез затронувшей и Россию, однако не ею зачатой. «Этот скучающий чудак, — писал Владимир Набоков, — продукт нескольких поколений, в том числе нерусских; очередное порождение вымысла, восходящего к целой галерее вымышленных героев, склонных к рефлексии». Далее названы имена персонажей Руссо, Гёте, Шатобриана, Констана, Байрона, Пушкина, Нодье и Бальзака. «Соотнесенность Печорина с конкретным временем и конкретным местом придает, конечно, своеобразие плоду, взращенному на другой почве, однако сомнительно, чтобы рассуждения о притеснении свободомыслия… помогли нам его распробовать»^[535].

Примерно это же говорит доктор Вернер, в чьи уста Лермонтов вкладывал стороннюю характеристику персонажа: «Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания. Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе».

«Роман в новом вкусе», что это для времен Печорина? Не те ли «иностранные» тексты, которые, по словам императора, «портят нравы»? Сам герой назвал книгу, не попавшую в набоковский список. После рассказа о невинном поцелуе в щеку княжны Мери, которой сделалось дурно при переезде через горную речку, Печорин записал: «В ее движениях было что-то лихорадочное… Все заметили эту необыкновенную веселость. И княгиня внутренно радовалась, глядя на свою дочку; а у дочки просто нервический припадок она проведет ночь без сна и будет плакать. Эта мысль мне доставляет необъятное наслаждение: есть минуты, когда я понимаю Вампира».