Повседневная жизнь «русского» Китая

Валерий Францевич Перелешин в Россию так и не вернулся. После первой неудачной попытки эмигрировать в конце 1940-х годов в США, откуда он был выдворен в Китай, в 1952 году он предпринял вторую попытку и через Тяньцзинь и Гонконг добрался до Рио-де-Жанейро, где и прожил до конца дней. Но одно из его стихотворений, датированное 1947 годом, представляется очень знаменательным, когда мы пытаемся подвести итог нашему разговору о «русском» Китае.

Оно называется «Заблудившийся аргонавт»:

Мне в подарок приносит время

Столько книг, и мыслей, и встреч,

Но еще легковесно бремя

Для моих неуставших плеч.

Я широк, как морское лоно:

Все объемля и все любя,

Все заветы и все знамена.

Целый мир вбираю в себя.

Но, когда бы ведать, что с детства

Я Китаю был обручен,

Что для этого и наследства,

И семьи, и дома лишен, —

Я б родился в городе южном —

В Баошане или Чэнду,

В именитом, степенном, дружном.

Многодетном старом роду.

Мне мой дед, бакалавр ученый,

Дал бы имя «Свирель Луны»,

Или строже: «Утес дракона»,

Или тише: «Луч тишины».

Под горячим солнцем смуглея,

Потемнело б мое лицо,

И серебряное на шее

Все рельефней было б кольцо.

И, как рыбки в узких бассейнах

Под шатрами ярких кустов,

Я бы вырос в сетях затейных

Иероглифов и стихов.

Лет пятнадцати, вероятно,

По священной воле отца,

Я б женился на неопрятной,

На богатой дочке купца.

Так, не зная, что мир мой тесен,

Я старел бы, важен и сыт,

Без раздумчивых русских песен.

От которых сердце горит.

А теперь, словно голос долга.

Голос дома поет во мне,

Если вольное слово «Волга»

По эфирной плывет волне.

Оттого, что при всей нагрузке

Вер, девизов, стягов и правд,

Я — до костного мозга русский

Заблудившийся аргонавт.

Все они и были, в сущности, «заблудившимися аргонавтами» — и те, кто вернулся, и те, кто, подобно Валерию Перелешину, уехал еще дальше от Родины, чтобы вспоминать и тосковать по ней острее, пронзительнее. Кстати, появление самого этого понятия — «аргонавт» — представляется весьма любопытным. «Новым аргонавтом» называл себя писатель Иван Александрович Гончаров, отправляясь в кругосветное путешествие на фрегате «Паллада» в середине XIX столетия в поисках «золотого руна» вдохновения, творческого заряда.

Столетие спустя люди, заброшенные судьбой на десятилетия в Китай, возвращались на Родину с ощущением того, что они — «заблудившиеся аргонавты». Заблудившиеся во времени и пространстве, но продолжающие по инерции брести за своим «золотым руном»…

Но если там, в Харбине, Шанхае, Тяньцзине, их душила тоска по родным местам, мучило ощущение собственной неполноценности в колониальном мире, пугала вспыхнувшая в Китае революция, то туда, куда они уезжали, они все увозили с собой осколки мира, в котором родились или прожили десятилетиями. И это были не просто предметы быта — это была часть воспринятой и глубоко впитанной чужой культуры, невольно соединившейся со своей, исконной. Той, которой не было уже в стране победившего социализма, но которая продолжала жить в корневой памяти, унаследованной от предков, веками живших в стране под названием «Россия».

Неизгладимыми были отпечатки колониальной жизни со всеми своими плюсами и минусами, со всем тем, что составляет повседневное бытие человека. И вряд ли кто-то из них был готов к новым страданиям — борьба двух бытов, двух систем существования, потаенная и острая душевная борьба будет терзать большинство из этих людей на протяжении многих лет. И непросто, совсем непросто будет отодвинуть, отгородить себя от жизни на чужбине…

Год спустя после своего бегства из Китая Валерий Перелешин написал горькое, пронзительное стихотворение «Издалека»:

Это будет простое, туманное утро в Китае.

Прокричат петухи. Загрохочет далекий трамвай.

Как вчера и как завтра. Но птица отстанет от стаи,

Чтоб уже никогда не увидеть летящих стай.

Босоногое солнце, зачем-то вскочившее рано,

Побежит на неряшливый берег и на острова,

И откинутся прочь длиннокосые девы тумана,

Над рекою брезгливо подняв свои рукава.

Ты проснешься и встанешь.

И, моясь холодной водою,

Недосмотренный сон отряхнешь с полусонных ресниц.

И пойдешь переулком, не видя, что над головою

Распласталась прилетная стая усталых птиц.

Это сердце мое возвращается к милым пределам,

Чтобы там умереть, где так жадно любило оно,

Где умело оно быть свободным и чистым, и смелым,

Где пылало оно… И сгорело давным-давно.

Но живет и сгоревшее — в серой золе или пепле.

Так я жил эти годы, не вспыхивая, не дыша.

Я, должно быть, оглох, и глаза мои рано ослепли,

Или это оглохла, ослепла моя душа?

Ты пойдешь переулками до кривобокого моста,

Где мы часто прощались до завтра. Навеки прощай,

Невозвратное счастье! Я знаю спокойно и просто:

В день, когда я умру, непременно вернусь в Китай.

С дистанции времени все видится совершенно иначе: забываются горечь, разочарование, обманувшие иллюзии и на их место приходят совсем другие чувства.

Впрочем, почему же другие?