Повседневная жизнь «русского» Китая

Очень торжественно отмечалось на берегу Сунгари православное Крещение. К этому времени, по воспоминаниям Лидии Владимировны Вертинской, река глубоко промерзала, во льду выдалбливали крестообразную прорубь, над которой устанавливали вырубленный из льда красивый большой крест. «Священник и диакон вели церковную службу, и мы, русские, горячо молились, восхищаясь смельчаками, которые окунались в прорубь с освященной водой. Народу приходило много, китайцы тоже с интересом наблюдали за происходящим обрядом».

По воспоминаниям Г. В. Мелихова, впервые праздник Крещения Господня отмечался на Сунгари в 1921 году. До этого Иордани сооружались во всех харбинских храмах, там же происходило и водосвятие. А после 1921 года и до середины 1950-х Крещение отмечалось все более и более торжественно. «Крещенский день был самым «Русским днем Харбина». В этот день на центральных улицах появлялись люди, которые в другие дни здесь никогда не бывали, — писала русская газета «Шанхайская заря» в 1940 году. — … Клетчатые шали, пуховые платки, сибирские бело-розовые «пряничные» валенки, полушубки и шубы, а то и тулупы, вязаные и причудливо расшитые кожаные варежки и рукавицы — таково одеяние этих русских людей. Лица многих как бы сошли с нестеровских или суриковских полотен — кудлатые и длинные, совсем патриаршие бороды, обветренная кожа, крупные черты лица, волосы в скобку.

А речь — настоящая русская «окающая» или «екающая», но круглая, слегка нараспев, с забытыми уже нами речевыми народными живописными частицами.

Россия без всяких псевдоприкрас шла в Харбине в крестном многотысячном ходе в день Крещения…»

И это 1940 год!.. Читаешь словно о другом веке, о другой реальности. Как же все сохранилось, как сберегалось в этом городе с «руссейшим обликом»…

И еще фотографии…

Здание вокзала, построенного в 1903 году. Первое большое здание Харбина. К нему ведет прямая, как луч, дорога от Свято-Николаевского собора.

Японский храм в Харбине.

Китайский храм в Харбине.

Это уже экзотика — такие храмовые сооружения можно до сих пор видеть в городах Японии и Китая.

Японская высшая начальная школа — здание величественное, построенное углом, который венчает своеобразная башня с круглой крышей. Это, скорее, европейская архитектура, нежели традиционно восточная. Впрочем, кое-какие элементы Востока ощущаются.

Старое Харбинское кладбище с братскими могилами русских воинов, у одной из могил — скорбные лица близких.

Лица, лица, лица: мужчины, женщины, дети; люди, Родившиеся здесь, на полосе отчуждения или приехавшие сюда строить новый город — такой русский по своему укладу, с такими привычными зданиями, вывесками на русском языке.

«Хоть похоже на Россию, только все же не Россия», — спустя много десятилетий сложит песню совсем не об этих краях известный бард.

Смотришь на фотографии и — вспоминаются, как-то особенно остро ощущаются эти слова: «…только все же не Россия». И с годами все сильнее крепло это ощущение. Особенно у тех, кто оказался в Харбине в эмиграции. Они не строили, не совершенствовали этот город, они не работали на КВЖД, прокладывая новые пути для прогресса, цивилизации. Их занесло сюда смерчем русской революции и Гражданской войны — думалось, ненадолго. Оказалось — на десятилетия…

И надо было вживаться не просто в иную реальность, как пришлось это тем, кого занесло во Францию, Чехию, Германию, Америку, а — что гораздо труднее! — в обманчиво-привычную, иллюзорную.

В реальность полосы отчуждения.

Совсем другим по сравнению с Россией был и климат Маньчжурии — очень морозные, почти бесснежные зимы и жаркое лето. Весной из пустыни Гоби ветер приносил горячий песок: он проникал в дома, покрывая полы и мебель желтоватым ровным слоем. Порой приходилось убирать квартиру по нескольку раз в день — ветер все нес и нес горячий пустынный песок…

И небо было не таким, а тоже каким-то иллюзорным. «Над Желтой рекою незрячее белое небо», — как писал в стихотворении «Китай» Александр Вертинский. Оно и было бледно-голубым или иногда молочного оттенка. Непривычно…

И все же, все же именно здесь строился новый русский город, маленький кусочек старой России, которую привозили с собой сюда в багаже и в душе приезжавшие на строительство.

Здесь созидался новый мир, прокладывалась важнейшая железнодорожная магистраль; рассеянные по всему Китаю русские тянулись поближе к строительству; из России приезжали специалисты и рабочая сила. Дело здесь находилось всем, потому что КВЖД была не просто железной дорогой, но неким особым космосом, цивилизацией, взрастающей, словно на дрожжах, на границе, в приграничье, в полосе отчуждения, в Китае. Все эти понятия связаны, тесно сцеплены между собой, отсюда и ощущение космоса.

Это было, если вдуматься, смешение нескольких миров. Не случайно в руководстве КВЖД были и русские, и китайцы, как не случайно и то, что названия станций были и русскими, и китайскими — вперемежку: Затон, Касинов, Петля, Дровяной, Нагорный, Яблоня, Лукашево, Самохвалово и — Модаоши, Мулинь, Эрдахэйцзы, Гаолиньцзы, Цаган, Ваньгун…