Повседневная жизнь «русского» Китая

Советский востоковед профессор Д. Позднеев оставил воспоминания об отце и сыне, из которых со всей очевидностью следует, что Чжан Цзолинь, хотя и окружал себя иностранными советниками и военными специалистами, среди которых было немало русских эмигрантов, не поддавался западному влиянию и строго соблюдал традиционные китайские обычаи. Сын старого маршала (по определению ученого, «крон-принц Маньчжурии») вел себя прямо противоположно. Чжан Сюэлян увлекался лаун-теннисом, скачками, играл в бридж и покер, любил танцы и даже был удостоен первой премии на конкурсе европейских танцев в Тяньцзине. Судя по воспоминаниям, таким было в подавляющем большинстве молодое поколение китайской элиты — последний император Китая Генри Пу И постоянно жил в Тяньцзине, не пропускал новых фильмов в кинематографе, занимался велосипедным спортом, вместе с женой и наложницей непременно принимал участие в танцевальных вечерах.

Повседневная жизнь менялась стремительно; не только жизнь «русского» Китая, но древней страны вообще — все большую роль играли иностранные концессии, все ближе становились отношения с русскими эмигрантами. И им было что терять.

Вновь терять, после того, как слишком многое было потеряно вместе со старой Россией…

Г. В. Мелихов пишет, что «к началу 1925 г. у российских владельцев в одном Харбине, благодаря их трудолюбию, настойчивости и предприимчивости, уже имелось: 5 коммерческих банков, 4 тепловые электростанции, 8 паровых мельниц, 66 заводов и фабрик (в том числе 10 водочных), более 260 различных мастерских, 12 транспортно-страховых компаний, 25 предприятий оптовой торговли, 44 торговых склада (в том числе 11 лесных), около 100 промтоварных и 180 продовольственных магазинов, более 150 предприятий общественного питания, 3 театра, 8 кинотеатров, 25 типографий и издательств, 32 гостиницы, 66 аптек, 34 книжных и писчебумажных магазина, около 165 предприятий различных коммунальных услуг и пр., и пр. — всего более 1200 производственных, торговых и финансовых предприятий, культурных и иных учреждений, принадлежавших российскому капиталу.

Цифры, которые можно было бы назвать фантастическими, не будь они, повторюсь, совершенно реальными!»

Речь идет лишь о Харбине. Но никто не подсчитал, сколько же было создано эмигрантами на всей лилии КВЖД, в таких крупных городах, как Гирин, Чанчунь, Тяпьцзинь, Мукден, Дайрен, Порт-Артур… А еще есть вещи, которые невозможно сосчитать, взвесить, упорядочи ть в некую схему: энергия и мужество людей, которых советская Россия выдавила за свои границы, чтобы они погибли в безвестности, а они, собрав силы и начав с нуля, добились фантастических результатов. И не только энергия и мужество — воля к жизни, устремленность к созиданию. Ведь не только ради собственного материального блага трудились эти люди — очевидно из воспоминаний: все они, такие разные, верили в то, что придет время и Россия вспомнит о них.

Вспомнит и — раскается в содеянном…

Потому и строили так усердно и так страстно маленький кусочек России в далеком от нее и таком близком городе Харбине.

В 1929 году на КВЖД возник советско-китайский конфликт из-за управления дорогой. В каком-то смысле он был спровоцирован японцами, все больше внедрявшимися в Маньчжурию, но было достаточно и внутренних разногласий.

Советское правительство потребовало, чтобы все граждане СССР, работавшие на дороге, начали забастовку. Штрейкбрехерство определялось как антисоветский поступок.

«Я жила в своем мире и не замечала того, что происходит вокруг, не заметила и начала тех событий, которые позже изменили мою жизнь, — вспоминала Елена Якобсон, и, думается, то же самое могли бы сказать многие из ее сверстников. — …Мирная жизнь в Харбине нарушилась, семьи разделились по политическим убеждениям. В одной и той же семье муж мог бастовать, в то время как жена продолжала работать. Школьники тоже должны были участвовать в забастовке: нам не велено было ходить в школу. Некоторые оставались дома, другие шли в классы. Многие работники железной дороги не имели советских паспортов, и советское правительство призывало всех получить советское гражданство. Кто-то соглашался на это, другие же предпочитали оставаться «эмигрантами». Мой отец отказался участвовать в забастовке. Как врач он считал невозможным оставить больницу и пациентов. Я продолжала посещать уроки, а мама заменяла у нас в школе учительницу биологии.

После того как конфликт был улажен, советское правительство отомстило тем, кто оказался «нелояльным». На смену всем, кто отказался получить советский паспорт, из Советского Союза привезли новых рабочих… Для города начались новые времена — безработица, неуверенность, горечь и даже отчаяние».