Повседневная жизнь «русского» Китая

Бежало солнце рыжим псомЗа окнами вагона…Там позади остался дом,Где не были мы дома.Пульсировал разбег колес,И сердце билось птицей:Нас в наше завтра поезд несВ ОТЕЧЕСТВО, к границе.

Со мной в купе задумчив дед,В плену воспоминаний:Нева, блистанье эполет,Война, Октябрь, изгнанье, И сорок эмифантеких лет»Надежд и испытаний.У бабушки остывший чай,И мысли все о детях:Как сын, покинувший Китай

Давно, родных приветит,И доведется ли когдаУвидеть дочь, что в Штатах,Как внучек сложится судьбаПри жизни небогатой.Сама я выбрала свой путьНа Родину учиться,Но прошлое не зачеркнуть —

Душа рвалась молиться:Великий Боже, научиВ стране с безбожной властью Все искушения пройти.Дай мужества и счастья.И кинолентой за окномМаньчжурия мелькает.РУБЕЖ…Прощай, наш бывший дом.

Пусть завтра наступает.

Вот так все и сходилось, как в этом незатейливом лирическом осмыслении рубежа, начинавшегося совсем близко от Маньчжурии, на станции Отпор. За окном поезда все тот же пейзаж, все то же небо, сопки, заросшие багульником, солнце, словно продолжение привычной жизни, а «внутренний пейзаж» сменяется сразу — как будто отперли дверь в иную реальность…

Семья композитора Григория Гоберника возвращалась в СССР в 1961 году. Ехали в Новосибирск, где жил старинный приятель его отца, Якова Григорьевича. Дети закончили среднюю школу, надо было думать о высшем образовании — это было, пожалуй, главной причиной, по которой Гоберники уезжали из Китая, охваченного «культурной революцией».

Вот рассказ Григория Яковлевича о встрече с Родиной родителей:

«Я ехал в Советский Союз в 17 лет, когда личность уже сформировалась, просто мне было страшно интересно. Мы в 1960-м приезжали сюда как интуристы, папа хотел сначала посмотреть страну, куда собрался перевезти семью. Читинские родственники по папиной линии остались в России, и после революции они перемещались в сторону Ленинграда, и двоюродный папин брат по фамилии Блюменкранц закончил летное училище, командовал эскадрильей и брал с войсками Мукден. Он знал, что его брат в Харбине, и прилетел повидаться с ним. Естественно, тогда это было небезопасно.

Когда мы приехали в качестве туристов, мы виделись с дядей и он дал нам гарант, без которого мы попали бы на целинные земли. А так мы рассчитывали оказаться в Ленинграде. После нашей туристической поездки мы вернулись в Харбин, потому что мне надо было заканчивать десятый класс, а зимой папин брат умер и пришлось срочно искать другой гарант. В Новосибирске у папы был старинный друг, нот так мы получили гарант и попали в Новосибирск, приобретя сразу весь набор провинциальных проблем. Те, кто по гаранту попадал в Москву, Ленинград, Ригу, в соответствии с межгосударственными соглашениями получали жилье, в провинции же все обстояло иначе.

Папе сказали: перстенек уберите, обручальные кольца у мужчин у нас тоже не приняты, а вот мозоли на руках мы уважаем. Постановление принимать эмигрантов есть, а квартир для вас пока нет…

Поэтому папа стал все продавать и купил полдома.

И все равно мы ехали в СССР с иллюзиями, что возвращаемся домой, где все будет по-другому. Ведь мы успели в Китае пережить все «прелести» «культурной революции». Тогда, во время нашей турпоездки, мы были в Москве, Ленинграде, Одессе, Челябинске, Новосибирске… Заехали и в Караганду, там жил мамин брат, родившийся еще под Винницей, с которым дед и бабушка приехали в Маньчжурию. Это уже потом, в Харбине, родились мама и другие дети. А этот старший брат был истово верующий коммунист и в 1955 году поехал добровольно осваивать целинные земли.

Привыкать было очень трудно едва ли не в первую очередь потому, что мои родители и мы с сестрой, еще совсем молодые, не понимали безответственного отношения к работе, которое было в Советском Союзе. Люди могли относиться к работе ответственно не из совести, а, скорее, из страха. В Китае все было иначе, чувство ответственности было очень высоким, поэтому, наверное, те, кто из Китая вернулся на родину, в основном многого добились благодаря своему трудолюбию и работоспособности.