Повседневная жизнь «русского» Китая

«Однажды он написал «Почтовый ящик» в перерывах между своими выступлениями карандашом на Нескольких бумажных салфетках, — пишет Наталия Иосифовна, — дело происходило в маленьком кабачке «Шехеразада» (джаз, полутьма, танцующие пары, бродящий луч лилово-синего прожектора), а потом с этими салфетками в сумке я шла домой пустынными ночными улицами… Забавно было бы эт» салфетки сохранить, но я ведь вечно все выбрасывала! Если б не мать, у меня и «Шанхайского базарa» сейчас бы не было, любопытной газетки, моего детища, переходного этапа жизни моей».

Сегодня нам уже значительно проще, чем в недавние еще времена, понять драму тех, кто работал для этого издания, отдавая ему все силы, всю энергию, время, а потом внезапно оказался не у дел. Сегодня мы осознаем всю нелепость и жестокость подобного «обрыва реальности». Но им, этим людям, казалось тогда, что все дело лишь в том, что они чужие, ненужные, что они — эмигранты. Живи они в своей собственной стране, такого никогда не могло бы произойти!.. А ведь знали, что творится на их Родине (была середина 1930-х годов), шепотом, с ужасом передавали друг другу доходящие новости, но — верить не хотели и стремились, стремились туда, словно бабочки на огонь…

И слушали Вертинского, внимали каждому слову его песен, не делая различия между теми, стихи к которым были написаны им самим или другим автором. Как это произошло, например, со стихотворением Раисы Блох, эмигрировавшей совсем в другие края, в Германию. Она вошла в историю литературы именно благодаря этому пронзительному стихотворению, из которого Вертинский создал одну из самых горьких своих песен «Чужие города»:

Принесла случайная молваМилые, ненужные слова:

Летний Сад, Фонтанка и Нева…Вы, слова заветные! Куда?Там шумят чужие городаИ чужая плещется вода.И чужая светится звезда…

Вас ни взять, ни спрятать, ни прогнать…Надо жить и надо вспоминать.Чтобы больно не было опять,И чтобы сердцу больше не кричать…Это было, было и прошло.

Все прошло и вьюгой замело,Отчего так пусто и светло?Там живут чужие города,И чужая радость и беда.Мы для них — чужие навсегда!

В стихотворение Раисы Блох Вертинский внес изменения. Вместо строчки «наложить — не надо вспоминать», Александр Николаевич пел, акцентируя: «Надо жить и надо вспоминать» — потому что был уверен: без памяти, горькой, мучительной, но необходимой, жить станет вовсе невозможно! И еще он написал финал песни: «Мы для них — чужие навсегда!» — отчаянная, но твердая констатация несомненного для «бродяги и артиста» факта, все более и более настойчиво зовущего домой, на Родину, как бы сильно ни изменилась она, какой бы жестокой ни оказывалась для своих блудных детей…

Потому что здесь, в Шанхае, как и в Париже, Берлине, Сан-Франциско и других городах, по которым Вертинский кочевал, светло ему не было.

Было пусто. Пусто и горько.

Лидия Владимировна, жена Александра Николаевича, пишет в своей мемуарной книге о том, как впервые увидела Вертинского: это было в ресторане «Ренессанс» в пасхальный вечер, куда отправились большой компанией специально послушать его песни.

«Полутемный зал в сигаретном дыму. Небольшое возвышение для джаза. На сцену выходит пианист, и рядом возникает человек в элегантном черном смокинге. Вертинский! Какой он высокий! Лицо не молодое. Волосы гладко зачесаны. Профиль римского патриция! Он мгновенно окинул взглядом притихший зал и запел.

На меня его выступление произвело огромное впечатление! Его тонкие, изумительные и выразительно пластичные руки, его манера кланяться — всегда чуть небрежно, чуть свысока. Слова его песен, где каждое слово и фраза, произнесенные им, звучали так красиво и изысканно. Я еще никогда не слышала, чтобы столь красиво звучала русская речь, а слова поражали своей богатой интонацией. Я была очарована и захвачена в сладкий плен».