Повседневная жизнь «русского» Китая

Трагедия заключалась в том, что люди настолько истосковались по Родине, настолько рвались туда, где они перестанут быть людьми второго сорта, что предпочитали не воспринимать всерьез даже достоверных слухов. Они как будто не хотели замечать того, что соотечественники воспринимают их как врагов, вредителей, что для солдат и офицеров Красной армии все они, попавшие в Китай в разное время, в силу разных обстоятельств (а многие ведь родились здесь!), представляют собой некую однородную массу — врагов, эмигрантов, предавших Родину, бежавших от нее вместе с белой армией.

К. Волкова в серии очерков «Люди и судьбы», опубликованных в газете «Русские в Китае», рассказывает историю юноши по имени Кирилл. Ему было 25 лет.

Утром 7 июня 1948 года Кирилла остановили по дороге на работу на оживленной харбинской улице два китайца и на чистом русском языке пригласили сесть в машину. «Его привезли в китайский полицейский участок, а через неделю без всяких объяснений надели наручники, посадили в поезд… и трое суток без воды и пищи везли к границе СССР. Затем передали его советским властям.

Потом была Читинская тюрьма, одиночная камера, и днем и ночью допрос за допросом… Три месяца длились допросы. Потом был суд, на котором Кириллу так и не сказали, в чем он обвиняется». Военный трибунал Забайкальского военного округа приговорил «шпиона» к 25 годам лишения свободы.

К счастью, через семь лет, в 1955-м, он был освобожден за недоказанностью улик.

В Шанхае все было немного иначе. Японские войска покидали город без инцидентов. Они шли через город молча, без оружия.

Власть перешла к гоминьдановскому правительству, вскоре на улицах появилось много американских солдат и полицейских. Открытого преследования русских (во всяком случае, такого, как в Харбине) не было, но предоставлять работу русским китайцы перестали, в первую очередь потому, что русские, как правило, не знали китайского языка.

Что касается русских предпринимателей, то в послевоенном Шанхае их положение не изменилось.

Так, в 1945 (или в 1946) году Владимир Александрович Бородин приобрел в западной части Французской концессии, на Линг Сен Роуд, красивый каменный особняк. Вот как описывает его Мария Бородина.

«Въезд на территорию вел через высокие ворота мимо дома к большому, на три автомобиля, гаражу. Там всегда хранился большой запас бензина, так как со времен войны бензин был по карточкам, и норма по ним все время снижалась.

К гаражу примыкал домик садовника. Старик-китаец жил с женой, иногда к ним приезжала дочь с маленькой девочкой. Сестра Наташа убегала в этот домик при первой же возможности — чудесный вкус китайской еды привлекал ее больше домашнего обеда. И полакомиться сахарным тростником можно было только там.

Большую часть сада в центре покрывал газон, на котором происходили наши детские игры, устраивались приемы гостей, праздновались дни рождения.

На открытой террасе под колоннами стояла плетеная мебель, солнце туда не заходило, и тропическая жара не так донимала. Внутри дома от жары защищали толстые каменные стены. От входной двери из прихожей вел длинный коридор. Слева — папин кабинет, туда лишний раз заходить не разрешалось. Справа — лестница на второй этаж. А дальше по левой стороне большая гостиная, переходящая в столовую, из которой можно было выйти на террасу. На первом же этаже — кухня, из нее выход в прачечную комнату и на улицу. Из прачечной комнаты узенькая лестница вела наверх, в комнату, где, кажется, жил повар. Тот самый, которого мы, дети, обожали, за которым бегали хвостиком. Впрочем, обожание было взаимным, его торты ко дню рождения каждого из детей отличались чем-то особенным. Бабушкина комната на втором этаже находилась между Алешиной и нашей с сестрами детской. Напротив через коридор — ванная комната, где бабушка Наталья Николаевна жарким шанхайским летом каждый день принимала ванну со льдом.

В конце коридора — спальня родителей, очень большая, с отдельной ванной. В спальню обычно ставилась и колыбель новорожденного, пока мама кормила, потом детей перемещали в детскую комнату… На втором этаже находилась и комната для гостей».

Не знаю, насколько я права, но почему-то кажется, что тогда, в 1945-м, Владимир Александрович Бородин еще не задумывался об отъезде на Родину. Он налаживал быт своей семьи так, словно в этом особняке предстояло жить нескольким поколениям его потомков.

После войны Стални обратился к соотечественникам, оказавшимся за рубежом, с призывом вернуться на Родину, которая готова простить им чу минутную слабость, что заставила их некогда свою страну покинуть. И, конечно, этот призыв нашел горячий отклик в душах тех, кто десятилетиями жил без гражданства, ощущая себя чужаком.