Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года

При сопоставлении высказываний гвардейских и армейских офицеров возникает искушение заметить, что армейские офицеры были более сердобольны и сострадательны, однако здесь нельзя не привести строки из письма того же А. В. Чичерина графине С. В. Строгановой, «реабилитирующего» юного гвардейца: «Признаюсь, будь у меня крылья, я перенесся бы сейчас в Петербург, в одну из петербургских гостиных — в вашу гостиную, прелестная графиня, чтобы разделить с вами радость, которую вы должны сейчас испытывать. Ничто не кажется столь прекрасным издалека, как война. Но печальное зрелище стольких смертей смутит философа и раскроет глаза сострадательным людям». Философа, может быть, и смутит, а вот старый генерал екатерининской школы «вознесся» над филантропией и записал в «Журнал»: «1812

. Декабрь

. 1-го обедал в Шилове <…>, а люди мои все перепились, а Андреян потерял тут ложки-то. <…> 2-го переночевал я в Круглом <…> и оттуда послал назад в Шилов Сазонова отыскивать ложки… 3-го привезли ложки из Шилова в местечко Бобр, который много сожжен французами»^{91}

.

Впрочем, на пути от Смоленска до Немана горели не только населенные пункты. В середине ноября великий князь Константин Павлович, следуя к западной границе, проезжал через город Оршу, где остановился в то время 1-й егерский полк, командир которого полковник М. И. Карпенков исполнял должность коменданта. Во время беседы, происходившей за чашкой чая, брат царя спросил у своего собеседника: «Что это, видел я, у тебя за городом, в левой стороне, над Днепром в долине так жарко?» И когда полковник донес, что там горят мертвые тела французов, числом 1 700 с присоединением 300 лошадиных падалин, укладенных в несколько слоев на дровяные костры по затруднению убрать их иначе без ожидания вредных последствий весною, то великий князь, обрадованный таким известием, взяв руку полковника, сказал: «Славно-славно! Знаешь ли, полковник, ты эту мысль выхватил из моей души. Я донесу государю и скажу светлейшему, и ты узнаешь скоро, что везде начнутся подобные твоему всесожжения»^{92}

.

Перед самым началом кампании император Наполеон предостерегал русского посланника в Париже князя А. Б. Куракина: «Легко начать войну, но трудно определить, когда и чем она кончится». Великий завоеватель был, безусловно, прав, хотя сам он, как оказалось, не более всех остальных предвидел, чем обернется для него «русский поход»… «От Березины можно было считать французскую армию (la Grand Armee) как бы не существующею, — рассказывал участник похода. — <…> Нам оставалось только, так сказать, конвоировать их, чтоб они не сбились с дороги. Зато уже и нам никак нельзя было сбиться; их трупы и умирающие образовали такую мрачную аллею, освещенную по ночам пожаром окрестных деревень, что жалость было смотреть и слышать вопли и проклятия, которые отчаяние заставляло извергать этих несчастных; <…> они умоляли солдат наших приколоть их, чтобы прекратить мучения».