Повседневная жизнь Соловков. От Обители до СЛОНа

Таким образом, согласно учению святых Отцов Церкви ничто в человеческой природе не хорошо и не дурно само по себе, но все может быть употреблено как во благо, так и во зло, все может находиться и в благом, открытом для благодати, и в пагубном, открытом ко греху, состоянии. Постоянная же «работа сердца», явленная в молитвенных и прочих аскетических упражнениях, направлена на то, чтобы все элементы человеческой природы и все способности человека перевести от пагубного сиюминутного к благому, вечному устроению. Это и есть «собирание» воедино тела, души и ума. Однако чем больше опыт и чем выше возведенная башня знания, тем больше возможность впасть в искушение и упасть вниз.

«Сердце мое затрепетало, и боязнь смерти напала на меня. Страх и трепет нашел на меня, и покрыла меня тьма. И я сказал: кто даст мне крылья, как у голубя, и полечу, и успокоюсь? Вот я, убегая, удалился и водворился в пустыне. Ожидал я от Бога спасения мне от малодушия и бури».

Эти слова из 54-го Псалма становятся в Житии преподобного Савватия решающими для понимания его внутреннего состояния на тот момент, его дум о некоем необитаемом острове, где можно было бы достичь окончательного безмолвия.

Читаем в Житии: «И начал просить с молитвой игумена и всю братию, чтобы отпустили его с благословением на поиски того острова. Они же нимало не уступили его мольбам и не захотели отпустить его из-за добродетельного его жития, ибо понимали, что он “истинный раб Божий”, в облике и делах его видели величайший для себя образец и потому большой для себя утратой считали уход праведного. А у него сердце разгоралось стремлением уйти в желаемое место — в Богом дарованный покой, чтобы сказать с Давидом вместе: “Вот покой мой, здесь поселюсь. Возвратись, душа моя, в покой твой, ибо благоволил тебе Бог”. И пребыл он (в монастыре) еще немного времени и размышлял про себя, как бы ему добраться до острова того.

Но поскольку не смог он умолить игумена и братию той обители, чтобы отпустили его с молитвой и благословением, то положился на волю Божию... И осенил себя крестным знамением, говоря: “Господи Иисусе Христе, Боже, Сыне и Слово Отчее, родившийся от предвечного Отца прежде всех век и от Пречистой Девы Богородицы непреложно вочеловечившийся, неизреченное рождество имеющий на небесах, горе, и несказанно на землю сошедший! Владыко, не пришел спасти спасаемых, но призвать грешных на покаяние! Наставь меня, Господи, на путь, которым пойду, ибо к Тебе возношу душу мою, и спаси меня, уповающего на Тебя!” И, утаившись от всех, ушел ночью из монастыря, неся с собой молитвы отеческие и полагаясь на волю Божию. Вырвался, как птица из петли или как серна из сети, — и очень был этому рад».

Дерзновение, с которым Савватий без благословения игумена покидает Валаамский Спасо-Преображенский монастырь, потому как не может более скрывать свою любовь к безмолвию и выносить томление от непонимания со стороны братии, можно трактовать по-разному.

С одной стороны, это смелость, которую святой праведный Иоанн Кронштадтский называет «великим сокровищем души», — качество, без которого невозможно ведение духовной брани и, что немаловажно, невозможно побеждать в этой брани. Но с другой стороны, ослушание и неподчинение старшему, более опытному и всеведущему собрату по иноческому общежитию таит в себе многие опасности.

Итак, как мы видим, Савватий оказывается на нравственном и духовном перепутье, вновь подвергается испытанию свободой выбора.

Интересно заметить, что данный эпизод представляется во многом архетипическим для аскетической традиции Северной Фиваиды в целом. «Сердечное горение» и неукоснительное соблюдение монастырского устава, предощущение и предвидение собственного индивидуального пути — и в то же время осознанное вступление во взаимодействие со злокозненными, началозлобными и искусительными силами при полном уповании при этом на Божественное предстательство.

Спустя более чем два века эта история (история бегства) повторится. Однако местом действия на сей раз будет остров Анзер на Белом море, а действующими лицами — преподобный Елеазар и иеромонах Никон, будущий патриарх Всероссийский.

Тогда отплытие Никона из Троицкого скита Соловецкого монастыря без благословения настоятеля (по сути бегство), страшная морская буря как закономерное воздаяние за содеянное, чудесное спасение на острове Кий и установка на нем поклонного креста в знак полного раскаяния в содеянном, безусловно, станут примерами проявления крайнего дерзновения, граничащего даже с надменностью и самоволием, но при этом хранящего эсхатологическое напряжение отшельника в рамках пути «тесного и прискорбного» (Мф. 11, 30).

Впрочем, Савватию повезло больше.

Без драматических событий и приключений он добрался до берега и, как сказано в его Житии, «отправился в долгий путь; ибо было расстояние от Валаамского монастыря до берега морского (побережья Белого, или Дышащего, моря. — М. Г.) около семисот верст или более. И сопутствовала ему Божия помощь, и храним был действом Святого Духа, и до самого моря направляем благодатью Христовой».