Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920–1930 годы.

Кроме того, многие врачи, жалея женщин, все же давали разрешение на аборт по медицинским показаниям. В 1937 г. абортные комиссии выдали разрешение на операцию по искусственному выкидышу почти половине обращавшихся женщин. В Выборгском районе эта цифра достигла 70 %[673]. В том же году только 36,5 % женщин, не сумевших сделать официально разрешенный аборт, родили детей. Многие просто покинули Ленинград, не оставив сведений о дальнейшей судьбе плода. А более чем 20 %, скорее всего, либо совершили самоаборт, либо воспользовались услугами подпольных врачей. Во всяком случае, анализ причин выкидышей, проведенный гинекологами Ленинграда в 1938 г., показал, что 83,4 % женщин вообще не могут внятно объяснить причину, по которой у них прервалась беременность

[674]. Еще одной тщательно скрываемой причиной уменьшения количества детей явился и рост детоубийств[675]

.

Принятие закона о запрещении абортов совпало с началом большого террора в СССР и установления тотальной слежки за населением посредством системы политического контроля. Его структуры практически с первых дней существования советской власти уделяли особое внимание именно контролю над жизнью граждан, протекающей в сфере приватного пространства — как физического, так социального. Примером тому может служить советская жилищная политика эпохи 20–30-х гг.

Запрет абортов еще более сузил и без того ограниченные рамки частной жизни. Как социальная аномалия, проведение искусственного выкидыша должно было фиксироваться системой органов социального контроля. И действительно, такие органы были созданы. Ими стали социально-правовые кабинеты по борьбе с абортами. Согласно инструкции наркомздрава СССР от 25 октября 1939 г., социально-правовой кабинет организовывал «регулярное, своевременное получение от врачебных комиссий по выдаче разрешений на аборт списка женщин, которым отказано в производстве аборта (не позднее 24 часов после заседания комиссии) для организации патроната (так именовалось посещение на дому. — Н. Л)». Формально инструкция указывала, что патронат не должен носить следственного характера, работникам консультаций не рекомендовалось вступать в разговоры с соседями и родственниками беременной женщины[676]. Но на практике в условиях коммуналок, общежитий, в атмосфере психоза всеобщего доносительства ни беременность, ни криминальный аборт, ни тем более проверка государственными органами не могли пройти незамеченными. Слежка за беременным женщинами осложняла и без того накаленную арестами и выселениями атмосферу в ленинградских домах. Самые потаенные стороны быта становились объектом слежки. Врачи Центрального акушерско-гинекологического института, больше известного петербуржцам как больница Отто, констатировали в служебной записке 1939 г.: «При посещении на дому патронажные сестры встречают нехороший прием со стороны женщин, получивших отказ в разрешении на аборт, в особенности в тех случаях, когда беременность не сохранилась (обычное объяснение: тяжелое подняла, оступилась, заболел живот и т. п.)»[677]

.

Итак, что же можно назвать частной жизнью применительно к эпохе социализма, когда самое сокровенное — интимность — ставилась законом об абортах пусть под косвенный, но жесткий государственный контроль. Действительно личными оставались только страдания почти трех поколений советских женщин, но об этом не принято было ни писать в научной литературе, ни даже говорить вслух, дабы не испортить идиллическую картину советской действительности.

Заключение