Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой

Что же касается Толиного рукоприкладства и оскорблений Асеевой, то у нормальных людей все это вызывало желание либо спустить Зверева с лестницы, либо вызвать милицию. И лишь избранные осознавали всю глубину их отношений. «Меня однажды поразил его телефонный разговор с Асеевой. Он невероятно ее ругал, ругал последними отборными словами, и я не мог просто этого выдержать. “Послушай, — сказал я ему, — или немедленно прекрати все это, или просто выматывайся отсюда. Я не могу все это слушать”. Но он продолжал крыть ее в трубку, а она, к великому моему удивлению, все это выслушивала и даже в тон ему что-то ответила. И тут я подумал: “Это у меня чего-то не хватает, а не у них”. Я понял, что сам не созрел еще до таких не просто хороших, а больших, мощных отношений. Отношения их, если так можно выразиться, я назвал бы именно мощными. Они были очень сложными. Это были равные отношения. Она его безумно любила. Я думаю, что он был человеком, который мог ей что-то заменить, что-то напомнить, что-то создать в ее где-то уже неприкаянной старости. Ведь ей самой доставалось уже очень мало», — пишет Немухин.

Мода на Зверева, как и следовало ожидать, с конца 1960-х годов развела его с Костаки, который постепенно утратил свое влияние на него в качестве главного менеджера и распространителя. Толя жил уже не только у него, а где попало, выдавая на-гора в благодарность за кров и стол горы своих шедевров. Хорошо бы, конечно, было привязать его к одному месту — но ведь человек не собака. Похоже, что и сам художник стал в некоторой степени тяготиться опекой грека-коллекционера. Неудивительно, что тот вскоре усмотрел в работах Зверева спад, сказавшийся в неспособности испортившегося Зверева ковать шедевры. А вот народу — нравилось! И писал Толя всех без разбору, и качество его работ постепенно утекло в количество. Быть может, по этой причине — когда Зверева не знал разве что ленивый — утрачивается в некоторой степени его богемность. Дистанция между ним и населением постепенно сокращалась, а ведь у истинной богемы она, эта дистанция, непременно должна присутствовать: не следует пить напропалую со всеми и их же рисовать.

Он стал доступен всем благодаря водке. Не стоит забывать и о вредном ее влиянии на творчество художника: если бы Тимофеич успевал, и он бы и ее, родимую, лил на свои холсты. Но в данном случае любимый многими напиток употреблялся им вовнутрь, и руки уже не те стали, и глаза, так сказать, в организме произошли необратимые изменения. Да и память начала подводить — а ведь когда-то он мог прочитать всего «Евгения Онегина» наизусть! Да сколько же можно пить… А можно сказать и по-другому: сколько модно пить? Приведем мнение Паолы Волковой: «Никогда не было разговора о деньгах, потому что не было такого предмета, как деньги, в обиходе. Я не знаю, как мы жили, но были милы. И пили, естественно. Сам по себе алкоголизм — омерзительная вещь, как я сейчас понимаю, но тогда он был предметом большого шика. Одним из самых шикарных принцев богемы был Анатолий Зверев, они ходили вместе с Димой Плавинским. И о том, как они пили, ходили легенды по Москве. Но они же были великими художниками. Более того, мы только сейчас и можем оценить, до какой же степени они были художниками. Это был стиль времени. Эрнст Неизвестный пил не просто. Он перепивал всех».

В 1970-е годы многие спивались, другие же, взяв себя в руки, покидали родину. Тут уместна дискуссия на тему «Пропивается ли талант?», но открывать ее мы не будем, поскольку подобных примеров среди творческих людей предостаточно. Пили многие, но далеко не все относились к богеме, как Зверев.

С середины 1970-х годов Зверева пытаются встроить в официальный формат Союза художников — и он совсем этому не противится. Хотя зачем ему это? Зверевские акварели демонстрируются и на ВДНХ в ставшем знаменитом в связи с художественными выставками павильоне «Пчеловодство» (вместо пчел и ульев — причудливость советского времени все-таки способна удивить и сейчас: например, субботники проводились по средам). Ну и, конечно, верх признания — горком графиков на Малой Грузинской, 28, где жил Высоцкий с Мариной Влади. Зверева частенько можно было встретить в этом выставочном зале сидящим в уголке и рисовавшим очередного первого встречного, само собой, за «пол-литру» или пиво. Оставалось лишь дождаться персональной выставки в Манеже. Не сомневаюсь, что народ повалил бы туда не в меньшем числе, чем на Глазунова.