Повседневная жизнь средневековой Москвы

При зачаточном состоянии медицины в средневековой Москве не только обычные болезни, но и смертоносные эпидемии являлись печальной страницей повседневности. Самые ранние известия об эпидемиях и эпизоотиях, неурожае и голоде сохранили летописи. В ранний период существования Московского княжества они не сообщают о подобных бедствиях в городе и округе. В XII—XIII веках «мор» неоднократно отмечается в Смоленске, Твери, Пскове, однако Москва в списке пострадавших городов и земель не упоминается.

Столь благоприятная для Москвы обстановка, насколько можно судить по летописным данным, сохранялась довольно долго. Однако в 1340-х годах на Руси почувствовали приближение беды. Под 1346 годом летописец записал: «…бысть мор силен зело под восточною страною: на Орначи, и на Азсторокани, и на Сараи, и на Бездежи, и на прочих градех тех, на Хрестианех, на Арменах и на Фрязех, и на Черкассах, на Татарах, и на Обязех, и яко не бысть кому погребать их»^{350}. О страшной эпидемии чумы, поразившей степи Центральной Азии, Кавказ и Крым, свидетельствуют и восточные источники, в которых говорится, что «в землях Узбековых» (владениях хана Золотой Орды Узбека) «обезлюдели деревни и города; потом чума перешла в Крым, из которого стала исторгать ежедневно до 1000 трупов или около того…».

По мнению эпидемиологов, именно в Центральной Азии около двадцати тысячелетий назад и возник вирус этой страшной болезни, переносчиками которой в степи являлись сурки, а в лесной зоне — крысы и мыши, а вернее, паразитировавшие на этих животных блохи. Изначально чума была болезнью животных. Но, продвигаясь в степь, кочевники-скотоводы вступили в тесное соприкосновение с очагами чумы и открыли пути для ее широкого распространения по миру^{351}

. Исследования природы и механизма распространения чумы позволили в конце концов в XX столетии победить эту болезнь, но в Средние века миллионы людей умирали в муках или теряли близких.

Эпидемия чумы, распространившаяся в степях Золотой Орды и в других улусах Монгольской империи, в 1347 году проникла в Европу Л.Н. Гумилев пишет: «Говорят, что хан Джанибек, осаждая Кафу (Феодосию), приказал перебросить через стену этой генуэзской крепости труп человека, погибшего от чумы. Так зараза проникла в неприступную твердыню. Генуэзцы спешно эвакуировались и двинулись домой, но по дороге останавливались в Константинополе и в Мессине в 1347 г. Чума поразила Вязантию и Сицилию[14]. В 1348—1349 гг. эпидемия опустошила Италию, Испанию, Францию, Венгрию, Англию, Шотландию, Ирландию, Данию, Норвегию, Швецию, Нидерланды, была занесена на кораблях в Исландию и в Пруссию, после чего в Западной Европе затихла, но в 1351 г. перекинулась во Псков. В 1353г, опустошив Великое княжество Московское, злая зараза ушла на юг, в степи, не затронув Нижнего Новгорода. Москва и Подмосковье на время опустели. Гибель от эпидемии, по непроверенным сведениям, достигала 30% населения… Но на одном месте эпидемия продолжалась от четырех до шести месяцев, после чего уцелевшие могли считать себя в безопасности и оплакивать погибших родственников»

^{352}.

По примерным оценкам, эпидемия «черной смерти», как называли чуму в Европе, унесла около двадцати миллионов жизней. Впоследствии чума неоднократно возвращалась, вплоть до конца XVIII века, собирая жуткую жатву^{353}

.

В 1349 году моровое поветрие пришло на территорию Великого княжества Литовского — ближайшего соседа русских княжеств. Летописец зафиксировал: «Мор бысть на люди в Полоцке». Вероятно, первая волна эпидемии была не слишком сильной. Но уже в 1352 году бедствие охватило Европу: «Того же лета на-ча слыти мор в людех, тако бо изволися Господу Богу на своей твари на всяка времена помышление творя, роду человеческому полезное и спасение даруя, всегда ища нашего обращения к Нему и покаяния от злых дел наших, их же творим съгрешающе непрестанно». «Черная смерть» уже стояла на пороге Руси. Эпидемия началась в следующем, 1353 году с Пскова, пограничного города, через который шла торговля с германскими землями. «Сице же смерть бысть скора: храхнет человек кровию, и в третий день умираше, и быша мертвые всюду… — сообщает Никоновская летопись, — убо и священницы не успеваху тогда мертвых погребати, но во едину нощь до заутра сношаху к церкви мрътвых до двадесять и до тридцати, и всем тем едино надгробное пение отпеваху, точию молитву разрешалную, иже глаголется рукопись, комуждо особь изглаголаваху… И не бе где погребати мертвых, все убо бяше могилы новые… и мног плач и рыданье во всех людей бе, видяще друг друга скоро умирающе и сами на себя тоже ожидающе»^{354}.