Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина

Благодаря этим показаниям мы располагаем уникальными сведениями о внешнем виде доносителя Ивана Каина: по городу он щеголял в сюртуке, шляпе и перчатках, носил в кармане платок и, самое главное, копию сенатского указа о том, что ему следовало оказывать «вспоможение». По другим источникам известно, что руку доносителя украшал «перстень серебреной вызолоченой с одним большим алмазом», который он выиграл у бежецкого помещика, отставного аудитора московского флота Василия Афанасьевича Милюкова [246].

Эти детали, которые для современного человека могли бы показаться мелочами, в XVIII веке, когда одежда являлась существенной социальной характеристикой, представлялись очень важными. Действительно, есть все основания полагать, что Каин стремился походить на важного чиновника: именно перчатками, платками и «шляпами немецкими пуховыми» доноситель «одаривал» служащих Сыскного приказа, стремясь заручиться их дружбой

[247]. Вероятно, таковы были предпочтения московских чиновников, стремившихся отличаться от простого люда. Как мы видим, к этому стремился и сам Каин.

О высокой самооценке доносителя говорят и документы, свидетельствующие о его отношении к некоторым категориям горожан — рядовым солдатам, купцам, оброчным крестьянам. Так, 10 марта 1747 года в контору Главного комиссариата обратился подпоручик Смоленского пехотного полка Иван Трусов с доношением: «…команды де ево салдаты Яким Милюков, Петр Алеев шли с квартир своих для принятия… вещей, и наехал на них у Варварских ворот московской сыщик Иван Каин с салдатом и закричал команды ево, подпорутчика, на салдат, что б шли з дороги. И они ему напротиву того, шет возле одной стороны, сказали ш только: „Господин, дорога велика!“ И он, Каин, осердясь, что противно ему бутто бы показалось, поехал по дороге и стал грозить, что приметны будут. И, несколько отъехав, против церкви Варвары Христовой мученицы, выбежав ис-под горы с многолюдством, и били оных салдат смертным боем, и при том же говорил оной сыщик Каин, что б били до смерти. И, выхватя на дороге у мужика лопату, которою огребал снег, и бил оного салдата из своих рук, и отбил у оного салдата Милюкова рукавицы и платок гарнитуровой ^{25}

, да у салдата ж Алеева шапку зеленого кармазану ^{26}круглая»

[248].

В апреле 1747 года на Каина бил челом в Московской сенатской конторе купец 2-й гильдии Емельян Григорьев сын Юхотов в том, что 23 марта в его отсутствие Каин с солдатами и товарищами «без всякого приказного вида» ворвался в его дом якобы для сыска беглого человека, избил его наемных работников и «чинил разорение»: «…растащили у меня десять [шкур] оленей деланных, цена тридцать рублев; десять замшей, цена двадцать рублев; два гнезда рубах пестрединных ^{27}

синие с порты, цена два рубли… два окорока, которые повешены были в чердаке». Двоих работников Юхотова Каин связал и повел с собой для сыска хозяина. Они привели доносителя ко двору протоколиста Судного приказа Ивана Плавильщикова, где сидел в гостях купец. Но туда доноситель уже ворваться не посмел, а, «не доехав двора вышеписанного Плавил[ь]щикова, остановясь, послал от себя… спросить про вышеписанного Юхатова, у него ль, Плавильщикова, он имеется, которой де, постучась у ворот двора ево, Плавильщикова, о том спрашивал, на что де ему сказали, что оного Юхотова в том доме не имеется» [249].

Заметим, что мы уже не впервые встречаемся с тем фактом, что Каин без всякого страха бесцеремонно обращался с купцами и, напротив, не смел себе этого позволить по отношению к чиновникам и офицерам. На наш взгляд, это еще раз подтверждает мысль, что в России XVIII века существовало разделение на «слуг государевых» и прочих, не принадлежавших к их числу. «Люди, не получавшие государева жалованья, а напротив, платившие в казну „государево тягло“, — замечает О. Е. Кошелева, — оказывались группой „второго сорта“ и первой группой презирались. Они были уже не слуги, а рабы… Поэтому дворяне и чиновники на высших должностях вели себя по отношению к купцам, как помещики к крепостным, невзирая на их часто превосходящее финансовое положение» [250]. Не мыслил ли себя доноситель Сыскного приказа уже не «подлым человеком», а важным чиновником, имеющим право свысока относиться к любому купцу?