Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина

Как видим, «подозрительным» людям устроиться на ночлег в Москве было не так-то просто — порой им не помогали даже родственные связи, о чем красноречиво свидетельствуют данные в марте 1742 года показания «фабричного» Максима Корнеева, родного брата беглого каторжника Матвея Корнеева — профессионального преступника, разыскиваемого Сыскным приказом: «Жительство де они (Максим с женой. — Е.А.) имеют близ Девичья монастыря в Кочках своим двором. И в нынешнем 742 году до приводу их за пять дней приходил к нему, Максиму, и жене ево брат ево, Максимов, родной Матвей, которой бежал из ссылки, …с приводным Тимофеем Коршуновым, и приносили с собой в кульке незнаемо какое платье, и просили, что б их пустили начевать. И они их начевать к себе не пустили, и он, Максим, взяв дубину, согнал их со двора. И оные брат ево, Матвей, с товарищем своим куды пошли и где оной Матвей жительство имеет, того де он, Максим, и жена ево не знают. А в привод их не привели простотою своею».

Кстати говоря, в Сыскном приказе Максиму было определено суровое наказание — 30 ударов кнутом! Мотивировка такого приговора очень любопытна: «…за приход к нему брата ево утеклеца Матвея Корнеева с товарищем Тимофеем Коршуновым с крадеными пожитки, а он, Максим, з женой своею, ведая, что он бежал из Сибири, и ево, Матвея, не поймали и в привод не привели»[414].

Даже душевладельцы часто отказывались от своих крепостных, которые были связаны с преступной средой, особенно если те попадали под следствие. К примеру, 23 мая 1746 года купец 1-й гильдии Михайла Гусятников в Сыскном приказе не принял своего бывшего дворового, бежавшего из ссылки «за подозрительством»[415]

. Точно так же осенью этого года наместник Чудова монастыря архимандрит Венедикт Коптев отказался от монастырского крестьянина Алексея Авдеева сына Обидина, третий раз попавшего под следствие, со следующей мотивацией: «А понеже оной крестьянин Обидин в том Сыскном приказе по следственному делу господ баронов Строгановых служителя Ивана Миронова для роспросу и розыску в краже у вышеписанного Миронова денег и пожитков приведен был в 743-м году в сентябре месяце, которой и розыскиван, от чего в сыске оного Обидина в поставке монастырю и вотчине чинились великие убытки, да и впредь не безупавательно от него, Обидина, платежа, либо какой в ысках выти, и для того оной Обидин ныне и впредь ко оному монастырю и к вотчине не надобен. И дабы… указом повелено было… показанного крестьянина Алексея Авдеева, кроме детей ево, Ильи да Алексея, для того, что они при нынешней ревизии к написанию в подушный оклад в поданных скасках написаны, куда по указом надлежит сослать в ссылку». В результате в Сыскном приказе было определено Алексея Обидина сослать в Оренбург «на поселение вечно»[416], разлучив с женой и детьми.

Встречаются и случаи доносов москвичей на соседей, подозревавшихся в содержании воровских притонов. Так, 22 октября 1746 года к сыщику Ивану Каину обратились горожане с жалобой на соседку Акулину Иванову, у которой «пристают неведомо какие люди и непрестанно меняют червонцы и рублевые манеты»[417]. Впрочем, эти примеры достаточно редки. Чаще всего можно наблюдать иную картину: москвичи, подчас живя бок о бок с настоящими воровскими притонами, не проявляют при этом никакой инициативы, чтобы избавиться от опасного соседства.

Воровской язык

Первым в России письменным памятником, в котором зафиксирован сленг преступников, является жизнеописание Ваньки Каина («Автобиография»)[418], которое еще при жизни героя распространялось в списках, а затем до конца XVIII века многократно переиздавалось. К сожалению, профессиональный воровской язык никогда не фиксировался в следственных материалах, поэтому «Автобиография» Каина является уникальным источником для реконструкции воровского арго XVIII века.

Лексика, которая содержится в данном произведении, по большей части относится к сфере деятельности преступников, обозначая те слова и понятия, которые напрямую связаны с ремеслом «мошенников». Так, вместо слова «вор» здесь говорится «брат нашего сукна», «отправиться на кражу» обозначается как «пойти на черную работу», украсть — «поработать» (например, «поработал в маленьком бауле денег 340 рублей»), а мошенничать — «подавать милостыню». Вместо «обчистить карманы» говорилось «пошевелить в кармане». Орудие грабителя, кистень, называлось «гостинцем», а вместо «ударить кистенем» говорили просто «угостить». Пьяного человека, содержимое карманов которого часто становилось легкой добычей преступников, именовали «сырым». Вместо слова «тревога» здесь употреблялось выражение «мелкая раструска».