Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина

Теперь совершить побег было чрезвычайно сложно. Просидев два месяца, отчаявшийся Камчатка 29 февраля 1740 года объявил «слово и дело». Его привели в мануфактурную контору, где он под страхом смертной казни подтвердил, что действительно знает за собой «государево слово и дело» и «доказать может в Тайной канторе». Немедленно препровожденный в располагавшуюся в том же селе Преображенском Московскую контору тайных розыскных дел, Камчатка на допросе рассказал о своей горемычной жизни, поведал обо всех своих побегах, умолчав только о том, что являлся профессиональным вором. Он признался, что, «будучи на оной фабрике под караулом, он, Петр, Ея Императорского Величества слово и дело за собою сказывал для того, что де он, Петр, на оной фабрике работать не желает, а желает служить в салдатстве, а Ея Императорского Величества слова и дела за ним, Петром, нет и ни за кем он, Петр, не знает»[270]

.

Итак, оказавшись в критической ситуации, прикованный цепью на неопределенный срок, Петр Камчатка решил пойти ва-банк. Ему грозило тяжелейшее наказание кнутом, от которого можно было умереть или остаться инвалидом. Но вдруг повезет? Если бы его определили в воинскую службу, он смог бы опять без труда сбежать и продолжать вести привычный вольный образ жизни.

Шансы у него были: из Тайной конторы был отправлен запрос, «беглый матрос Петр Закутин на оной фабрике в работе с которого году, месяца и числа имеетца, и откуда на ту фабрику прислан, и на той фабрике оной Закутин записан ли… и ныне на тою фабрику оной Закутин в работу надобен ли». Если бы руководство предприятия отказалось от проблемного «матроса», доставлявшего ему столько хлопот и постоянно находившегося в бегах, Камчатку действительно определили бы в солдаты: по указу Анны Иоанновны от 10 апреля 1730 года тех ложно объявивших «слово и дело», которых помещики отказывались принимать обратно, следовало определять в воинскую службу[271]

. Беглец был близок к желаемому результату: в присланном 12 марта 1740 года из мануфактурной конторы ответе сообщалось, что «вышеписанной матроз Петр Закутин на оной фабрике из малолетства в работе, и в ымянных списках с прочими имеется, тако ж и заработные деньги, когда в бегах не был, с протчими матрозы получал», а далее констатировалось, что из-за постоянных побегов он «на парусной фабрике в работе быть не годен». Но при этом руководство просило вернуть беглеца «для учинения ему достойного по указам наказания».

Спустя три дня контора тайных розыскных дел определила: «…вышеупомянутому матрозу Петру Закутину за то, что он на означенной парусной фабрике сказал за собою Ея Императорского Величества слово и дело, а в Тайной конторе по роспросу ево такова слова и дела за ним не явилось и ни за кем не показал, надлежало было по силе имянного Ея Императорского Величества указу… учинить ему наказание бить кнутом, токмо наказания не чинить, понеже он молод и годен быть в службе, и для того ево, Закутана, отослать ко отправлению адмиралтейских дел»[272]

. Московский главнокомандующий граф С. А. Салтыков, принявший это решение, прекрасно понимал, что Российской империи на воинской ли службе или на «Московской парусной фабрике» были нужны здоровые люди, а не калеки.

Но вряд ли Петр Камчатка испытывал радостные чувства, когда 18 марта его привезли обратно на ненавистный Хамовный двор. Конечно, здесь его ждали порка, длительное заключение, а затем тяжелый физический труд.

В реестре, который Ванька Каин, явившийся с повинной в Сыскной приказ, приложил к своему «доношению», конечно, был назван и Камчатка. Вскоре в Москве начались аресты его приятелей, многие из них после наказания кнутом и вырезания ноздрей были сосланы в Сибирь. Видимо, в это время Петр решил «лечь на дно»: ненавистная работа на Хамовном дворе всё же лучше, чем сибирская каторга. Так он и проработал на мануфактуре несколько лет.