Повстанцы

Поселившись у дяди, Пятрас не забыл про Катрите. Не выходила она у него из головы ни на работе, ни на отдыхе. Что Катре делает? Помнит ли его, не покушается ли на нее Скродский, не гоняют ли ее на барщину, не наказывает ли ее отец? Такие мысли все время беспокоили его. Теперь Юле еще живее напомнила Пятрасу Катре. Чем смелее вертелась кругом Юле, многозначительно заглядывая ему в глаза, тем мрачнее становилось лицо Пятраса. Его приглашали зайти в следующее воскресенье, но он с горечью ответил:

— Непривычен я к светлицам. Нам, барщинникам, курные избы милее.

— Так, верно, девушки вашего края дымом и копотью покрыты? — пошутила Юлите.

Бойкие слова хозяйской дочки задели Пятраса, но он не нашелся, что ответить.

— А ты с виду не закопченный и дымом не пахнешь, — не унималась проказница.

Пятрас сердито усмехнулся:

— Что же… Пока у королевских батрачу, дым выветрился, но кости ломит не хуже, чем на барщине.

Адомелис вспыхнул и на прощание застенчиво заглянул Пятрасу в глаза.

После ухода гостя отец спросил у дочки:

— Так каков барщинник? Похоже — сильный парень!

— А что за человек! И ученый, как наш Адомелис. А то и побольше, — нахваливала дочка. — Только, видно, упрямец.

Отец покосился и сердито заворчал:

— Ты у меня смотри!.. Тебе не пара… Пусть и племянник Бальсиса — с барщинниками родниться не собираемся.

Юле зарделась ярким румянцем. Не проронив ни слова, вышла из хаты.

Установилась ясная погода. Крестьяне села Лидишкес готовились к большой страде — сенокосу. За несколько дней до условленного срока хозяева начали собираться. Надо было осмотреть косы, отыекать заброшенные с прошлого года оселки, смастерить бруски.

После обеда по всему селу раздавался стук отбиваемых кос. На каждом дворе в саду, в тени деревьев, на чурбаке, пне или скамеечке сидел сам хозяин и, оседлав вбитую в землю или в деревянный треножник небольшую наковальню, называемую бабкой, придерживая левой рукой разложенное на бабке лезвие, правой отбивал косу. От времени до времени он слюнявил молоток и ровными, мерными ударами бил по узкому лезвию, следя, чтобы оно не сбивалось на сторону и не крошилось. По всей деревне раздавался жесткий, сухой стук. Казалось, будто неисчислимое множество дятлов бьют железными клювами по крепкой, окаменевшей коре. Временами кое-где раздавался звон косы, затачиваемой на оселке или бруске.

Оселки — узкие, длинные каменные точила — держались многие годы, но бруски приходилось ежегодно изготавливать наново. В дальнем углу двора или сада над огнем, распространяя острый смрад, кипел котелок смолы, смешанной с дегтем. Когда вскипала смола, туда сыпали мелкий песок и застывающей кашицей густо об" мазывали с обеих сторон узкую, двухдюймовую дощечку. Такой брусок не так быстро стачивал лезвие. К нему прибегали только, если коса уже основательно затупится.

Стук и звон направляемых кос, едкий запах смолы, поднимавшийся кое-где голубой дымок — все это возбуждало особое чувство у жителей села Лидишкес. Сенокос здесь был не только тяжелым трудом, но и своеобразным развлечением. Жители села арендовали большой участок казенных лугов у живописного озерка Жельвис. За лугами и озерами поднимались высокие косогоры, заросшие орешником, черемухой, рябиной и березками. А с одной стороны — красивая темная стена леса. Чудесная трава росла на жельвисских лугах. Одна беда — луга не возле деревни, далековато, верст за пять. Поэтому выбирались косить на несколько дней, до полного окончания работы. Неудобство, с которым постепенно свыклись, стало вносить разнообразие в тяжелую страду.

И в нынешнем году накануне сенокоса всколыхнулось все село. С каждого двора шло по двое мужчин: сам хозяин с сыном или работником, к ним присоединялось еще несколько бобылей, выговорив за труд по возу сена для коровы или козы. Собиралось более двадцати человек. На луга отправятся с вечера, заночуют в лесу, а завтра на восходе с росой уже будут прокладывать первые прокосы. Вместе с ними поедет повозка, груженная сермягами, тулупами, попонами и прочим скарбом — ведь будут ночевать под открытым небом. Еду должны всякое утро доставлять женщины.

Солнце уже заходило, когда мужчины гурьбой вышли из деревни. По дороге к ним присоединялись те, что жили подальше, а у околицы с убогих двориков примкнуло несколько хибарочников и бобылей. Каждый нес на плечах косу. Никто не согласился бы, чтобы ее везли за ним. Когда с тенистой деревенской улицы вышли на открытую дорогу, в лучах заходящего солнца ярко заискрились косы.

С Бальсисова двора вышел сам хозяин с Пятрасом, только шли не рядом. Молодежь с шутками и выкриками выступала впереди, а старики шли позади, посасывая трубки, рассуждая о работах нынешнего года, сетуя на батраков и работников, жалуясь на трудные времена, чинши, подати, поборы.

Вечер был тихий, далеко разносились голоса и смех молодых парней, где-то покрикивали подпаски, у пруда стучали вальки, гомонили окончившие стирку бабы, откуда-то долетала песня.