Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник)

Туман поднимался над водой вначале синими, затем белесыми и серебристыми клубами. Громко билось сердце Василия Игнатьевича, а чуткие утки не слышали. Они словно не замечали легких шевелений бездействующей фигуры либо считали ее корягой, застрявшей после весеннего паводка в зарослях тростника. В лучах занимающегося рассвета зеленые головы крякв отдавали фиолетовыми переливами…

Денис с ребятами прибыли к вечеру в день открытия сезона. Охотники повесили на гвозди в кухне ружья в чехлах, распаковали коробки с пластиковыми чучелами. Имитация перьев и окраса на них была выше похвал, птицы казались живыми. Василий Игнатьевич в который раз подумал, что надо бы как-нибудь купить такие чучела, а то его резиновые уточки потемнели и стали похожи на плавающие в озере сапоги.

К огурцам и пучкам зеленого лука на столе присоединились батоны хлеба, шмат сала, колбаса, бутылка… В дверь кто-то постучал. Василий Игнатьевич сказал «да», удивляясь, кого это принесло. Зашла женщина в накинутой на плечи цветастой шали. С крынкой молока и пакетом, из которого по дому тотчас разнесся аромат свежей сдобы.

– Добрый день вам! – радостно застрекотала Клавдия. – А я как увидела в окно на дороге городскую машину – у нас-то таких нет, сразу поняла, что это вы, Денис, на охоту с друзьями приехали! Шанежки у меня как раз поспели. Дай-ка, думаю, снесу к чаю шанежек по-соседски!

Племянник весело спрашивал у внезапной визитерши о знакомых, с которыми играл пацаном. О жизни ее самой, детей и внуков. Гости разбрелись по дому, чтобы не мешать разговору. Василий Игнатьевич помалкивал, сидя у окна.

– Давайте вместе и почаевничаем, – пригласил Клавдию Денис.

Она скользнула подкрашенным глазом по бутылке водки на столе:

– Ой, спасибо! Спасибо, но не могу – корова моя еще не доена, – и, кивнув Василию Игнатьевичу, убежала.

– Наша мама пришла, молочка принесла, – проблеял Денис, дурачась. – Знаю, знаю твой грешок, дядь Вась! Это же та невеста, которую ты прямо перед свадьбой кинул? Мужа ее, дядю Петю Савушкина, помню. Помер, оказывается, я и не знал. Стала захаживать «по-соседски»?

Василий Игнатьевич покраснел: Клавдия жила в начале раскинутой почти на все село улицы, где стояла автобусная остановка, он почти в конце.

– Может, пора исправить положение, а, дядь Вась? – прищурился племянник.

– Какое положение?

– Общее, вдовье.

Василий Игнатьевич молчал, и Денис пощелкал пальцами перед его носом:

– Але, гараж! Дядь Вась, ты что, уснул?

– Нет.

Шутливо отпрянув, Денис замахал руками:

– Не смотри на меня как волк на лису! Я же не говорю – сейчас женись! Позже, когда-нибудь зимой… весной… Не все же бобылем ходить, а она к тебе неровно дышит, сразу видно. Хорошая женщина тетя Клава, и хозяйство у нее хорошее…

– Больше мне о ней не говори.

– Дядь Вась, ну что ты сердишься, я же тебе добра хочу!

– Не надо мне ее добра. – Василий Игнатьевич сгреб со стола пачку папирос, спички и ступил за порог, кое-как совладав с желанием хлопнуть ни в чем не повинной дверью.

Под утро, сидя перед большим озером с ружьем на изготовку, Василий Игнатьевич думал над словами племянника: «…она к тебе неровно дышит…» Вот уж напасть! Как сказать женщине – не приходи, ты мне не нравишься? Как сказать, что в слабой, увечной Аделе была сила, которой у Клавдии не было, нет и не будет? Светлая сила жены делала жизнь Василия Игнатьевича ярче в каждой минуте рядом с ней, поэтому вкус простой пресной лепешки, испеченной руками Адели, вспоминается ему желаннее шанежек и пирогов…

Чу! В зудящей гнусом тишине послышалось зазывное кряканье манка. Василий Игнатьевич подобрался и мгновенно забыл обо всем, кроме охоты. Птицы нерешительно кружили в небе, раскрыв палевые с исподу крылья. Начали спускаться… спустились! Ружье бесшумно вздернулось, раздался выстрел… Чужой. Василий Игнатьевич увидел дымок из дула, высунутого в камышах с правой стороны озера, и двух крякв, качающихся в воде белыми брюшками вверх.

Оставив счастливца доставать птиц, опоздавший охотник тронулся дальше, на россыпь мелких озер.

Еле заметная влажная тропка вилась между кочками мари. Подошвы сапог выдавливали во мху водянистые вмятины, и упругий зеленый ворс восстанавливался за спиной. Тихонькому были известны здесь все тропы, все броды и омуты в речках, всякое озеро, всякий ручей. Если к друзьям Дениса охотничий азарт пришел в зрелости, то Василий Игнатьевич начал промышлять в родных местах, будучи желторотым огольцом. Теперь же он чувствовал себя так, словно земля, знакомая до каждого бочажка и пня у тропы, увидела в нем какое-то отклонение. Какую-то червоточину, несовместимую с правдой рода охотников и рыбаков. Мысли возвращались к Аделе, к ее светлому лицу у калитки, когда он уходил в лес надолго. Уходил с легким сердцем, храня в памяти ее улыбку. Теперь Василия Игнатьевича никто не провожал, и пустота у калитки казалась ему потерей благословения на добытчицкую фортуну.