Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник)

Елена давно провела свой психоанализ и знала, откуда растут ноги ее страха. Он возник в детстве, во время невольного погружения маленькой Лели в трудно управляемую стихию. Это была всего лишь очередь за колбасой – в некотором роде образчик поведения общества и вожделенный продукт, ставшие притчей в постсоветских языцех.

Открытие издержек социального времени крайне редко способно вызвать нарушение в детской психике. Но и тогда, когда соприкосновение ребенка с грубой средой ранит его, любовь и терпение способны уничтожить причины травмы. А случается, что даже небольшое, на взгляд взрослых, происшествие поражает доверчивую душу скрытым недугом, с которым человеку приходится бороться всю жизнь. Не везет единицам. Елене не повезло.

…Папа развернул бумажный пакет и гордо произнес мычащее слово:

– Мутоновая!

Мама с бабушкой восторженно ахнули. Розовая шубка была чудо как хороша. Шестилетняя Леля погладила рукав: он ластился под ладонью будто теплый котенок.

– Что такое «мутоновая»?

– Значит, из настоящего меха, – смущенно ответила мама.

– Бывает ненастоящий?

– Бывает, – пришел на помощь папа. – Из ниток.

– А настоящий из чего?

– Ну ладно, я пошла, – громко сказала бабушка. Жила она отдельно, ходила только присматривать за внучкой.

Пока мама провожала бабушку к автобусной остановке, Леля гуляла во дворе в новой шубке. Собралась было взойти на горку, когда подоспела мама, схватила за руку, и они помчались в гастроном.

– Колбасу выбросили, – пояснила на бегу мама.

Леля вообразила гору выброшенной колбасы, которой они набьют полную сумку и пойдут домой, но все оказалось по-другому.

В магазине скучились сто людей или даже тысяча. Взрослые люди рвались к прилавку, ссорились и толкали друг друга, как драчливые мальчишки. От толпы исходил нехороший густой запах. Так пахло в зоопарке, Леля помнила. Душные животы и спины сдавили ее со всех сторон, оторвали от маминой руки и запихали в угол.

– Стой там! – закричала мама и, кажется, еще что-то крикнула, Леля недослышала.

Кто-то дохнул на нее луковым салатом:

– Дают, уже дают!

Перекрывая нарастающий шум, продавщица рявкнула:

– Палка на одного!

Не успела Леля удивиться, зачем людям палки – драться, что ли? – как события понеслись с бешеной скоростью. Очередь взревела на разные голоса, зажевала девочку внутрь и притиснула к большому пузу в пальто с колючим ворсом. Ворс натирал ей щеку. Вдруг над пузом кто-то взвыл:

– Рожу сейча-ас… Люди-и, рожаю-у-у!

Человеческое месиво снова быстро задвигалось, поволокло Лелю по меховым и драповым кишкам. Страшная мускулистая сила больно, с хрустом в косточках, закрутила ее и, довертев до выхода, выплюнула в одном платье на улицу. Следом вылетели и упали на грязные ступени розовая шубка и шапка.

Хотелось броситься к дверям, пинать их, бить кулаком и ругаться плохими словами. Сидя на снегу у лестницы, Леля цепенела в ужасе от крамольных мыслей и отказывалась понимать, что происходит. Перед глазами тряслась вставшая дыбом дорога, качалась улица, валились деревья. Незнакомый женский голос истерично выкликал:

– Лелечка, ты где? Леля-а-а-а!

Голос был чужим, но заставил ее очнуться. Она подобрала шубку и заковыляла прочь.

У Лелиного слуха была хорошая память. Голоса с их интонационными особенностями отпечатывались как на магнитной ленте. После выяснилось, что звала Лелю все-таки мама, и дочь поняла, что значит кричать не своим голосом. Мама скоро прибежала домой. От великого облегчения не стала ругать ее за самовольный уход из магазина. И за потоптанную шубку с оторванными пуговицами Леле не попало.

Папа неодобрительно высказался о какой-то стране, помог маме почистить испачканный шубкин мех и спокойно уткнулся в газету. Ничего же смертельного не произошло. Просто дочь потеряла в очереди маму, мама потеряла очередь и розовая шубка утратила свой шелковый блеск. Зато, пусть без колбасы, все остались в относительной целости и сохранности.

Леля узнала много нового о колбасе. «Палкой» продавщица, оказывается, назвала батон вареной колбасы. Докторскую делали для всех, не только для врачей. Чайную – без чая. Молочную, возможно, с добавлением молока. Копченую краковскую и сервелат было не достать. Ливерную «собачью радость» люди покупали понятно для кого, но ели и сами.

Леля уже умела читать и впервые сама написала карандашом на коробке хлебцев «Я боюс гастраном». Коробку вкуснейших хлебцев с изюмом мама принесла в больницу, когда кризис воспаления легких у дочки миновал.

Родители так и не поняли, почему 1 сентября их послушная девочка бросила у школы красивый букет на землю и мертвой хваткой вцепилась в маму. Пришлось папе взять дочь с букетом и ранцем в охапку и через всю толпу пронести в класс. Только услышав смех, Леля опомнилась и отпустила мамино запястье.

Она привыкла к школе, привыкла бороться с собой. Не боялась, как другие девочки, волосогрызок, мышей, одичалых собак, темноты и лифта.