Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник)

– К осени меня обещали взять в отдел газеты, где я проходила практику…

Вовин голос снова перешел из смягченного регистра в категорический:

– Жду вас в четверг в шестнадцать ноль-ноль. До встречи, Елена Даниловна.

Вождь молодежи не принимал несогласия, а может, не понимал. Он сам привык к непререкаемым приказам.

– Кто это? – поинтересовалась мама из другой комнаты.

Леля уклонилась:

– Так, знакомый…

Пошла мыть руки. Казалось, повеяло удушливым потом, словно телефонная трубка принесла с голосом Вовы и запах. Если Наташу колбасило от его имени, то Лелю тошнило. Было просто необходимо поговорить с подругой о неоднозначном приглашении.

– Прости, это я тебя сдала, – созналась Наташа. – Вова же репей, не отстал бы.

Ничего путного она не присоветовала, сама маялась с личным трудноразрешимым вопросом. В далекой деревне умерла старая тетка, бабушкина сестра, вечером Наташа с матерью собрались ехать. Мать настаивала на девяти днях – следовало соблюсти приличия и разобраться с наследством.

– Не думает, с кем я Танечку оставлю, – возмущалась Наташа. – Возьми, говорит, с собой… Как я возьму? Ребенку четыре года, а там похороны… поминки…

Леля знала, что прерывистое Наташино сожительство с «воскресным» папой девочки давно превратилось в платоническую дружбу ради ее счастливого детства, и осторожно спросила:

– Слава помочь не может?

– В командировке, как нарочно…

Но Наташа не была бы Наташей, если б не выкрутилась из сложных обстоятельств.

– Давай-ка сделаем так: пока я в деревне, ты поживешь у меня. Вова ко мне ни ногой – был уговор… Позвони ему, объясни, что сидишь с Танечкой. Ни на минуту, скажи, нельзя отлучиться, а сад на ремонте. Сад, вообще-то, правда на ремонте. Поглаженные платьишки в шкафу, белье в комоде, мультиков в кассетнике куча. Деньги вот, на полке, цитрусовые не покупай – аллергия. Отмажешься от Вовы на девять дней, потом еще что-нибудь придумаем.

Леля опасалась, как бы родители не обиделись, ведь только успела приехать. Они, честно говоря, недолюбливали Наташу, почему-то подозревая ее дурное влияние в Лелином горкомовском преступлении. Но раз такое скорбное дело, разрешили. Папа был в отпуске, мама шла на поправку.

Слыша в телефонной трубке, кроме голоса Лели, Танечкин лепет, молодежный начальник принял причину неявки стойко и отсрочил встречу. Затеплилась надежда, что Вова отвлечется. Отвяжется, забудет…

Увы. Вова с Наташей оказались схожи в умении извлекать пользу из ситуаций. Он нашел способ приятно провести ожидание: принялся названивать каждый день после десяти вечера, зная, что Танечка спит. Речи, конечно, велись не о будущем издании. Владимир Ильич задумчиво и самоуглубленно рассказывал о собственных переживаниях. Будто тайный дневник вслух читал.

Это был не секс по телефону, но вполне себе эротика. Томный, без начальственных ноток голос нес сущий бред. Бред сивого ме… вернее, козла, приводил Лелю в паническое изумление и завораживал, как шипение адского змия.

– …ты оскандалила форум, а мы умирали совсем не от этого. Перед нами, почти в наших руках распускался прелестный бутон… набросок женщины… бальзам на душу и нож в сердце.

Леля не смела положить трубку. Что делать, когда вернется Наташа, куда рвануть?!

– Нам хотелось подхватить тебя, унести, спрятать от всех… Мы бы ничего не просили. Мы сами были готовы отдать себя и отдали бы, но ты исчезла…

– Кто это – мы?

Вова отвлекся от своей песни песней:

– Ой-ёй. Извини, привык. Мне же часто выступать приходится.

Она поняла. «Мы» – местоимение трибуны. «Мы обещаем… мы выполним… мы не бросаем обязательств на ветер».

– Больше не буду, – Вова смущался, как провинившийся мальчишка. – Ты не сердишься? В четверг у меня неприемный день, и он твой. В четверг после обеда я уединяюсь в кабинете и прошу секретаршу никого ко мне не пускать. В нижнем ящике стола я храню две драгоценные вещи. Я вынимаю их, и наступает блаженство… Моя нежная бестия! Я не растерялся, любуясь твоим демаршем, я затолкал ногой под трибуну атласную штучку номер один серии ширпотреб… В подмышках изделия остался твой запах…

Вовина пошлятина напоминала задушевные откровения серийного убийцы из какого-то триллера. Леля в ужасе думала, что ее безумный танец притянул к ней маньяка.

– Мой второй трофей льется из руки в руку как струйка кагора. Шелковый, красный… На знамя повесь – не заметят… Неизвестный парфюм – жасмин, жимолость, протертая с медом и перчиком… Что за духи?

Слушательница не ответила, и рассказчик продолжил: