Поздний бунт. Андрей Старицкий.

- Подумал я и об этом. Соберешь клир и выйдешь за ворота. Крестным ходом - к князю Московскому Василию. Благословишь его во здравие и передашь мое слово, что готов я вести с ним переговоры. Пару суток, мол, прошу, чтоб уговорить смолян не обнажать мечей, встав в ряды защитников плечом к плечу с жолнерами. Еще, мол, время нужно, чтобы сбить спесь со шляхтичей, воинственно-де они настроены.

- Но ты же, раб Божий Юрий, не собираешься без боя уступать крепость, тебе вверенную королем Сигизмундом?

- Верно мыслишь. Рассчитываю я на твою помощь, на то, что пособишь, настраивая прихожан через настоятелей приходских церквей против сдачи города русской рати, мол, пагубно подобное.

- Не исполнимо это. Не желают православные быть под латынянами.

- Или в моем городе притесняли православных? Так и скажи: не притесняли и впредь не станут притеснять. А если войдет в город рать московская, разве не станет грабить и лишать жизней невинных? Великий князь, мол, пишет одно, а поступает иначе. Смутьянов, как я думаю, намеренно подставленных, этой ночью я уберу. Исчезнут без следа. В Днепре.

- Господи!

- Не причитай, а благослови. Думаю, князь Василий, войдя в крепость, погонит тебя поганой метлой из епископов. В Соловки сошлет или в Белое Озеро.

- Не дай Бог.

- Не только от Бога, но и от нас с тобой многое зависит.

- Расстараюсь. Господь простит лукавство наше великой пользы ради.

Очень странные слова: так ли уж богоугодно вести дело к великому кровопролитию, к гибели сотен, а то и тысяч христиан? Только о личной выгоде думки, прикрываемые елейностью.

К утру епископ собрал весь православный церковный клир Смоленска. В праздничных одеяниях, с крестами дорогими и иконами лучшего письма торжественно вышли священнослужители из ворот и без страха - вполне могли надеяться, что ни у кого из православных ратников не поднимется рука на пастырей, - направились к стану царя Василия Ивановича.

Царь, которого тут же известили о крестном ходе, вышел из шатра и сделал дюжину шагов навстречу священнослужителям, почтительно поцеловал крест, которым его осенил епископ Варсонофий, сказавший при этом:

- Благословляю намерения твои, царь всея Руси, не проливать христианской крови.

- С каким словом ко мне? С ведома ли воеводы Юрия Сологуба?

- С его ведома и с его предложением. Он готов вести с тобой, государь российский, переговоры о сдаче крепости, но просит двое суток отсрочки.

- Какие переговоры?! Свое слово я сказал в клятвенной грамоте. Согласны если, распахивайте ворота.

Как было условлено с воеводой, епископу Варсонофию надлежало уговорить Василия Ивановича согласиться с отсрочкой, но епископ неожиданно для себя решил, что ему лучше не поддерживать открыто руку Сологуба, и поддакнул:

- И я того же мнения.

- Передай воеводе: до вечерней зари жду ответа.

У Сологуба Варсонофий тоже начал с лукавства, не стал пересказывать всего разговора с царем.

- Как я не изловчался, уповая на Господа Бога нашего, не смог одолеть упрямство государя всея Руси, - сокрушался епископ. - Уж я и так, и эдак, он же на своем: срок до вечерней зари. Вольны, мол, по моей царской клятвенной грамоте поступить, раскрывайте ворота.

- Повременим. Во всяком случае, до утра. А на утренних ваших службах ты, епископ, исполняя мою волю, станешь вдохновлять православных на защиту крепости.

Хитрый расчет Сологуба прост: на ночь глядя кто на приступ пойдет, а утро вечера мудренее.

Иное мнение было у Михаила Глинского, он упрямо наседал на царя.

- Сологуб хитрит, - убеждал князь, - уберет моих людей за ночь, а нет головы, нет и тела. А епископ разве не двоерушничает? Чего ради согласился просить за воеводу-латынянина? Что, сам воевода не мог выйти либо послать от себя кого-либо из знатных ратных людей.

- Это и мне, князь, понятно. Пугнуть бы стоит город, выказав свое твердое намерение взять его. Но на приступ идти ближе к вечеру вряд ли уместно. У нас и факелов-то не припасено. Даже если спешно готовить, И тогда до ночи не успеть.

- Не нужен, государь, приступ. Совсем пока что не нужен. Вели из всех пушек, особенно тех, что на холмах и на турах, бить по городу беспрестанно. Огнезапаса у пушкарей и ядер в достатке.

- Думал я и об этом, но безвинные тогда изрядно пострадают.

- Зато ухватишь за горло Сологуба и его приспешников. Куда как меньше прольется крови, особенно крови твоих воев. Или ты их не жалеешь?

- Резон в этом есть. Своих жальче. Попробуем, стало быть, разбудить сонных.

Не успел царь принять это решение, как уже пушки из всех стволов обрушили на город ядра, и он содрогнулся. Началась паника.

- Государь всей России долго не трогал нас, надеясь на наше благоразумие, - принялись разъяснять поступок русского царя люди князя Глинского, подначивая горожан. - Айда ко дворцу Сологуба. Разнесем его в пух и прах.

- Толпой нельзя. Скольких ядрами посечет, если угодит?

- По толпам не станут бить. Поймут, что к чему. Или они нехристи?