Пожарный кран No 1

- Ишь, чего захотел! - отвечает голова. - Я отвыкла. Уж сколько лет я у тебя без дела, ты на мне только шляпу носишь. Не умею я думать... Забыла, как это делается! Не буду, не буду я думать!

- Будешь! - строжает директор. - Ты для чего мне дана, отвечай! А то я тебе!..

- Что ты мне? - издевается голова. - Ни-че-го ты со мной не сделаешь!

- Ну, я тебя очень прошу... Ну, выручи! - умоляет Сергей Борисович. Ты же у меня хорошая! Ты у меня умная... Во всяком случае - была когда-то...

- Уговорил... - смягчается голова. - Только, знаешь, если я начну думать, тебе же хуже будет... Как бы тебе не пожалеть потом, что ты до такого додумался!

- Пусть! - с мрачной храбростью решает Сергей Борисович. - Пусть мне будет хуже, раз я заслужил...

- Ну ладно! - говорит голова. - Ну, держись!

И в ней появляется первая страшная мысль:

Жизнь твоя совершенно бесполезна!

Сергей Борисович горестно кивает.

- Что, продолжать дальше? - удивляется голова.

- Продолжай!

Людям от тебя никакой пользы. И вообще: ты занимаешься не

своим делом! Неужели ты этого не понимаешь? Никаких

педагогических способностей у тебя нет и никогда не было. Детей

ты не знаешь и не понимаешь. Ну чему ты можешь научить их?

- Ты права... - с горечью соглашается Сергей Борисович.

- Не перебивай! - сердится голова. - Я еще не все подумала!

Ты даже до сих пор не понял, что дети - тоже люди!..

Директор Дома пионеров замирает, широко раскрыв глаза. Вот она САМАЯ ГЛАВНАЯ МЫСЛЬ! Просто потрясающе!

- Какой я был дурак! - бормочет он растерянно. - Конечно же, они люди, только еще очень молодые. Почему же я этого раньше-то не понимал?!

И он в сердцах стукнул себя кулаком по голове.

- Но-но! Не очень-то! - не одобрила голова. - Я-то при чем? Ты ж сам от них у себя в кабинете прятался. А еще жалуешься, что работа скучная. Трус ты и лодырь! Сидишь там, как в крепости, которую неприятель штурмует. Хорошо, хоть сегодня нос высунул. Видишь, никто тебя не съел!

- Слушай, голова! - сказал тут Сергей Борисович. - А ведь ты у меня просто умница - если задуматься, а?

- Если задуматься - и ты не дурак! - согласилась голова. - А не пора ли нам начать новую жизнь?

- Пора! - радостно подтвердил он, и так вдруг захотелось из пустых коридоров туда, к людям, что он вскочил, треснул кулаком картонного рыцаря и закричал с отчаянием:

- Люди! Ау! Отзовитесь!

- Ну чего? - отозвались из соседнего коридора люди.

Директор Дома пионеров узнал дерзкий голос пропавшей Аньки Елькиной и обрадовался ей, как родной.

АНЬКА И КУЗЯ

Правая щека у Кузи была отморожена, волосы слиплись в сосульки, а глаза тоскливые, как у бездомной собаки. Кузя стоял у входа в тупичок, смотрел на Аньку.

- Кто тебя? - спросила Анька.

- Елькина, я дурак и скотина! - жалобно сказал Кузя. - Возьми, это твое...

И положил Аньке на колени свое чудо техники.

- Что это? - удивилась Анька.

- Магнитофон. Японский. Ты его выиграла.

- Нет! - нахмурилась Анька. - Мы с тобой не на это спорили! Машину давай!

- Нет никакой Машины, - еле слышно сказал Кузя и вдруг изо всей силы пнул черный ящик.

Ужасная Машина, которая должна была научить людей жить правильно, отлетела к стене, рикошетом ударила в батарею, верхняя ее крышка отскочила, и стало видно пустое фанерное нутро.

- А огонек... - шепотом спросила Анька, не сводя с черного ящика глаз. - Там огонек горел... Она же говорила...

- Батарейка и лампочка, - тоскливо объяснил Кузя. - А говорил магнитофон...

Тихо-тихо стало в тупичке. Анька смотрела на Кузю и молчала. Смотрела и молчала. Точно так же, как в лесу смотрела и молчала Катя. Как дед вчера смотрел и молчал.

И Кузе вдруг стало так холодно и страшно, как бывает только в самом страшном сне.

Будто он остался один-одинешенек в целом свете.

Нет, даже еще страшнее: будто он еще не один, но люди - много-много людей - стоят вокруг, смотрят на него прощально и молчат. И сейчас они уйдут навсегда от Кузи, а Кузя не знает, как их остановить.

- Не молчи, Елькина! - умоляюще сказал Кузя. - Скажи хоть что-нибудь!

Молчит Анька и смотрит.

- Ну, обругай меня самыми последними словами! Ну, пожалуйста, Елькина! Ну, что тебе, жалко?

- Уходи отсюда, - тихо сказала Анька. - Ты недобрый.

ГОРИ, СИЯЙ!

В коридорах пели...

...Твоих лучей волшебной силою

Вся жизнь моя озарена,

печально выводил бас.

Умру ли я, ты над могилою

Гори, сияй, моя звезда...

подпевал звонкий упрямый голос.

А когда Михаил Павлович и Анька допели, стало тихо, только эхо все никак не могло угомониться в дальних коридорах, и все бродило, все шептало: "Гори-сияй... Гори-сияй..."

- Не хочу я его любить, - грустно сказала Анька. - Он злой, плохой...

- А любят не только хороших... - вздохнул Михаил Павлович. - Что ж тебе любовь-то - похвальная грамота?

- И плохих любят? - удивилась Анька.

- Всяких...

- И совсем-совсем плохих?

- И совсем-совсем...

- Почему?

- Потому что мы, люди, - задумчиво объяснил Михаил Павлович, - всегда надеемся на лучшее в человеке... И верим, что, когда его уже ничто не может спасти, спасет наша любовь.

- А она спасет? - с надеждой спросила Анька. - Обязательно?

- Не обязательно. Но иначе нам, людям, нельзя. Пошли домой?