Пожиратели тьмы: Токийский кошмар

Воздействие этого дела походило на вращение центрифуги: оно не объединяло, а разъединяло людей. И речь не только о семье Блэкманов; многие из тех, кто знал Люси, вдруг замечали за собой, что отдаляются от друзей, семьи и друг от друга. Тем, кому было не все равно, любая реакция на смерть Люси казалась ненормальной. Их одинаково мучило и холодное безразличие, и назойливое любопытство. У каждого находилось собственное мнение, основанное на поверхностных сведениях из газетных статей и телевизионных выпусков, и многие обыватели осуждали сомнительную профессию хостес и неосмотрительность Люси, севшей в машину незнакомого мужчины. Точно так же раздражали те, кто преувеличивал свою близость с Люси ради желания прославиться знакомством со знаменитой жертвой и публично присоединиться к сонму плакальщиков.

Даже настоящим друзьям было трудно поднимать болезненную тему. Джейн жаловалась, что круг ее знакомых очень сузился, ведь они столкнулись с необычной и непростой задачей соблюдать деликатность. А что сказать женщине, чью дочь только что порубили на куски и закопали в пещере?

Подруга Люси Кэролайн Лоуренс, после ее исчезновения вернувшаяся в Севеноукс на Рождество, избегала всех своих старых приятелей.

– Мне не хотелось ни видеть, ни слышать прежних знакомых, чтобы не думать о смерти Люси, – призналась она. – Я вообще не выходила из дома. Однажды я увидела, как по улице идет Софи, и спряталась. Пусть это эгоистично, но я просто не могла себя заставить с ней поговорить.

И дело не только в неумении подобрать искренние слова для Софи. Невероятное внешнее сходство девушки с погибшей сестрой стало в последние годы особенно заметным и создавало жуткое впечатление, что перед тобой покойница.

Софи заметила страх окружающих, и гнев на их несправедливое отношение – разве она заслуживает наказания из-за сходства с сестрой? – только усилил ее одиночество. Она и так слишком долго чувствовала себя призраком и не желала видеть ужас в глазах других. Через два года после смерти Люси Софи осознала, что перешагнула страшный порог: по числу прожитых лет она обогнала собственную старшую сестру. Но ей было некому рассказать, какие чувства это вызывает и какая скорбь наполняет душу.

В сентябре 2007 года Токийский окружной суд закрыл дело о клевете, возбужденное против меня Обарой. Он подал апелляцию в высшие инстанции, где через восемь месяцев ему также отказали. Возможно, Ёдзи и не рассчитывал выиграть: вероятно, смысл заключался не в том, чтобы доказать свою правоту, а в стремлении заставить меня поволноваться и потратить время и деньги на бумажную волокиту. Японские суды, разбирающие дела о клевете, не требуют с проигравшего истца возмещения судебных издержек. «Тайме» потратила на услуги адвокатов 60 тысяч фунтов.

Я был не единственным, против кого Обара выдвигал обвинения. Он подал в суд и выиграл возмещение ущерба у нескольких японских еженедельных изданий, а также у журнала «Тайм», который в 2002 году допустил ошибку в статье, сообщив, что подозреваемый связан с якудза. Как мог банкрот позволить себе столь дорогостоящие мероприятия и содержание свиты адвокатов, частных детективов, администраторов сайта и издателей, не говоря уже об огромных расходах на выплаты «денег соболезнования»? Ответ – его семья. Контроль над имуществом Обары перешел к родственникам, включая мать, Кимико, которой перевалило за восемьдесят. Именно они либо их агенты щедро оплачивали юридические услуги. Я слышал, что Кимико все еще проживает в доме, где вырос Обара. Младший из ее сыновей Косе Хошияма также остался в Осаке, где работал дантистом, всячески избегая журналистов. Был и третий брат, честолюбивый писатель, который называл себя Эйсё Кин. Никто из членов семьи Ёдзи ни разу не появился в суде и не дал ни одного официального интервью; даже адвокаты Обары лишь выписывали родственникам счета, а общались с ними мало и очень редко. И я отправился на скоростном поезде из Токио в Осаку на поиски семьи Ким-Кин-Хошияма.

На станции я взял такси компании «Кокусай такусии» – «Международное такси», которая все еще принадлежала Кимико. На ней семья и заработала себе состояние. Сначала я отправился туда, где Обара собирался построить башню в стиле «экономического бума», и обнаружил пустую многоэтажную парковку. После я отыскал первое жилье Кимов – старый домик в переулке, отходящем от торговой улицы в бедном районе. Он также пустовал; за углом стоял один из семейных салонов патинко – темный, с закрытыми ставнями. Оттуда я отправился в богатый спальный район Китабатакэ, где все еще остались традиционные японские дома, окруженные высокими стенами из кирпича, обмазанного глиной, с тяжелыми воротами и черепичной крышей. У одного из таких зданий висела табличка с именем матери Обары. Я позвонил по домофону, и после долгого ожидания откликнулась пожилая женщина.

– Госпожа Ким? – уточнил я.

– Ее здесь нет, – ответил слабый голос.

– Вы не госпожа Ким?

– Я домработница.

– А когда вернется хозяйка?

– Не знаю.

Я не сомневался, что говорю с самой матерью Обары.