Позиция

— «Мы», «мы»! — прикрикнул Василь Федорович. — Говори уж «ты»! Ругай. Помню, как ты упирался. Сейчас же напишу докладную в райком, что ты ни при чем.

Безродный стоял растерянный и обиженный (трудно было устоять под натиском председателя) и смотрел на него такими глазами, что Грек в конце концов смутился, махнул рукой:

— Ну, «мы»… Чуток наломали.

Вот это все припомнил Василь Федорович и, прибавив шагу, нагнал Ратушного в нескольких метрах от машины.

— Так… что вы хотели сказать, Иван Иванович?

— Да уж в другой раз. Под хорошее настроение…

— Настроение — дело такое… Его почти никогда нет, — рассудительно отметил Василь Федорович. — А работать надо.

— Тоже правда, — согласился Ратушный. — Надо. Я вот сам… Что-то старые болячки разбередились… Даже была мыслишка… На какую полегче работу, а может, и на пенсию.

«Так вот почему катил на меня бочку Куница, — моментально соединил это с недавним бюро райкома Грек. — Дащенко-то меня недолюбливает…» И ему стало стыдно за свое сегодняшнее поведение и захотелось извиниться перед Ратушным.

А вот, держась за дверцу черной «Волги», то ли медлил, то ли что-то обдумывал.

— Дело долгое… И хотелось бы, чтоб не мешали. А знаете, — он отпустил дверцу, — давайте пройдемся. На ходу лучше думается. — И показал на улочку, ведущую к полю.

— Степан Карпович, — окликнул Василь Федорович Любку, который торчал на крыльце, — отведи корреспондента к Огиенко Володе, ведь он орден получил. — И не удержался, искоса глянул на Ратушного. Тот вызова не принял.

Улочка была узенькая и выводила на глухую дорогу, пролегающую меж молодым ельником и полем, ровным, будто стол. Поле дремало под снегом, уже готовое принять в себя блестящие золотистые зерна и потом вспыхнуть синим огнем льна. Грек вспомнил про Лину, это был участок ее бригады. Согласно в лад скрипели по снегу сапоги председателя и секретаря, это как-то странно объединяло их. Василю Федоровичу было особенно приятно это согласие, хотя и удивляло, что секретарь потащил его по белу снегу, и речь его к тому же напоминает старческую воркотню, а то просто жалобу. Правда, Греку и льстило, что Ратушный выбрал, чтоб поворчать, именно его:

— Я, конечно, не на пасеку собрался. Ведь что у меня, да еще в таком возрасте, есть, кроме работы? Пенсионный рай! Сколько медовых слов про него сказано. Только сладко тому, кто их говорит. Это ждет каждого. А с другой стороны, начинаю бояться: а может, я та самая колода, что лежит посреди дороги? Может, чего-то уже и не схватываю? Человек я старого уклада, а каждое время имеет свои приметы и свою скорость. Нынче время быстрое.

Василь Федорович не стал уверять, какой тот незаменимый, еще сильный, мудрый и прозорливый, Ратушный ведь и не просил этого, а пробирался мыслью куда-то дальше. И Грек сказал:

— Вроде даже слишком. Мчимся быстрей и быстрей, и может статься, что от нас, от человечества, ничего, кроме скорости, и не останется. Природа отмерила нам нее по нашим рукам, ногам, глазам…

— Правда. А потом влезли лошади на загривок… Дальше сели в машину, в самолет, а машина и самолет тоже все время наращивают скорости. И это движение становится законом. Мы уже не сможем… на загривок. И в холщовых портках не сможем.

Они как раз подошли к скирде, возле которой белел высокий, с острым ребром намет. Внезапно из-под скирды, разбуженный скрипом сапог, вылетел заяц, ошалело покрутил головой и припустил — только борозда легла за ним, и так же неожиданно Василь Федорович заложил в рот колечком пальцы и свистнул легко и молодо, даже понравился себе. И секретарю тоже. Но тот не прервал мысли:

— Никто не может точно сказать: потребности ведут человека вперед или он сам выдумывает их. Что впереди чего бежит? Но остановка — смерть. Передние идут и ведут других. А кто они, передние? Может, те, кто был вчера позади? А еще бывает и такое, идет в толпе человек и все время думает: не я задний. Не оглянется, когда и последним окажется. Тогда попробуй догони!

— Я тоже это говорил не раз.

— Вот-вот, — подхватил секретарь. — Я помню… Особенно то, про ракету. Как это вы?..

— Оно, может, и не точно, — сказал Грек. — Картошка, навоз… и ракеты. А все-таки. И тут та самая ступень. Надо включить новую. Новую ступень… Эта уже сработалась. — Грек внезапно помрачнел и добавил после долгого раздумья: — Вот, опять разболтался. Мало меня… на совещании и на бюро. Уже и так кое-кто обзывает фантазером. Да если бы только обзывали!

Ратушный не услышал жалобы, а может, сделал вид, что не слышит.

— Именно так. Новую… Вся жизнь наша как ракета. Может, это и митингово, но справедливо. — И без всякого перехода спросил: — Вы сколько раз перестраивались после войны?

— Трижды, — ответил Грек.

— И вот… Настало время в четвертый. И уже совсем по-иному. Новая, высшая ступень.

— Какая ступень? — спросил Грек.

— Комплекс.