Позиция

— Кто-то же должен быть первым? Кажется, я и тогда попытался. А теперь… вдвоем.

— Не те качели. Есть другие, проверенные.

— Это длинная дискуссия. Мы ее решим практически. Ты приезжай в Сулак. Сегодня агроном и председатель — это хлеборобы, а не исполнители инструкций. Понимаешь… Посылают в колхоз девочек после института. Старательных девочек… И они сразу начинают мне доказывать, что у нас расхождения с тем, чему их учили. Тут практика, специфические условия… а они мне конспекты суют под нос.

— Ты таких девочек спроваживаешь в первый же год?..

— Спроваживаю.

— Не любишь девочек?

— Не люблю равнодушия и безучастности, не люблю ученой неграмотности. Тех, кто хочет стоять на этой земле твердо, я терплю и охотно учу тому, что знаю сам. И верю в эту систему. Она уже повсюду, во многих областях и даже странах. Вот осенью увидишь.

— Это намек? — в ее глазах мелькнули зеленые искры.

— Зачем же?.. Я хочу, чтобы ты посмотрела, ознакомилась, взвесила все.

— И приняла все-таки твою систему?

— Нашу.

Он говорил мягко, сдерживаясь, потому что так и не мог оценить своего отношения к Лиде. Он боялся утвердиться в некоем мнении о ней, чувствовал неуверенность и неопределенность, невольно хмурил тяжелые кустистые брови.

— Что ж, учи, я ученица способная.

Он так и не понял, была ли в ее словах скрытая ирония или они прозвучали искренне. А может, в них был вложен совсем иной смысл?

Заглянул председатель товарищеского суда — большой, лысый мужчина — и сказал, что все члены суда собрались.

— А трактористы? — спросил Грек. — Не только те, двое?

— Пришли тоже.

— Тогда заходите сюда.

По одному появлялись мужчины в грубых дождевиках, женщины в стеганках, плюшевых жакетах, замазученные трактористы, которые так и не заскочили домой переодеться, надеясь, что дело решится за несколько минут.

Василь Федорович колебался, ему и хотелось остаться, и он понимал, что это не нужно. Удивился такому раздвоению. Еще недавно остался бы непременно, и не просто остался, а был бы прокурором, и прокурором суровым. А теперь ему казалось, что прокурор может стать лишним.

— Мы сейчас вернемся, — сказал он и вместе с Куценко отправился в кабинет заместителя.

Куриленко пересматривал какие-то документы, оторвался от них, очень внимательно посмотрел на председателя и агронома, будто пытаясь отгадать, о чем шел их разговор.

— Что, пойдем на суд? — поднялся он из-за стола.

— Не надо, пускай пошумят сами, — остановил его Грек.

Он захватил с собой карту посевов и разостлал ее на столе перед Куриленко. Расспрашивал его и Лиду, помечал в блокноте, дважды выходил в коридор — покурить — и скоро возвращался, погасив сигарету. Лида видела, что он останавливался возле дверей агрономического кабинета. Куриленко уже несколько раз демонстративно посматривал на часы, намекая, что ему пора ехать, ведь живет в городе, но Грек вроде бы и не замечал этого. Наконец вошел лысый председатель суда и сказал, что они обговорили все.

— Ждали-ждали, — смущенно развел он руками, — да и того… разбалакались. Оно, может, нечего вам и ходить.

— Нечего так нечего, — сказал Грек.

— А какое приняли решение? — спросил Куриленко.

— Вроде бы и решения никакого, — опять развел руками председатель суда. — Хлопцы молодые…

— Не надо принимать, так и не принимайте, — поддержал Василь Федорович. — Ограничьтесь обсуждением.

— Ага, — подтвердил председатель суда. — Какое уж там решение. Так пропесочили… Свои ведь… Натерпелись хлопцы сраму.

Они вышли на крыльцо конторы. Куриленко сразу же торопливо попрощался, а Грек и Лида остановились у доски объявлений. Солнце уже закатывалось, от строений и деревьев протянулись длинные тени, синеватый сумрак окутывал село.

— Как ты устроилась? — поинтересовался Василь Федорович.

— Видишь, какой ты стал: что я думаю про севообмен, спросил сразу, а как живу — только теперь, да и то из вежливости. Живу у одной бабы. Проводи — увидишь.