Познание и творчество. Очерки о культуре

Существует распространенное заблуждение, связывающее дар с помешательством. Для того, кто действительно знаком с творчеством, это утверждение лишено всякого смысла. Но для тех, кто смотрит на творчество «снаружи», скажу: между душевной болезнью и творчеством – глубокое, пространное и непроходимое болото. Массам странным образом льстят мысли о ненормальности творцов; возможно, потому, что эти мысли снимают с них грех творческого бесплодия; из нормы творчество переводится в разряд болезни, хотя бы и красивой, а мы с вами никаких болезней себе не желаем… Чтобы разрушить эту странную мечту, достаточно сказать, что болезнь души – сумерки и неясность – полностью противоположна творчеству: свету и высшей степени порядка. Достаточно спросить себя: в чем действенно проявляла себя гениальность Достоевского? В сладострастии (повторим уж вслед за Страховым эту глупую кличку; глупую, потому что для сладострастия, что Страховым неизвестно, нужны и воображение, и ум. Бесчувственные дураки не бывают сладострастны) и припадках эпилепсии? Или в минутах ясности, в которые он набрасывал, например, поразительные четкостью мысли «Фантастические страницы» «Бесов»? Не была ли болезнь только лесом, в котором его душа бродила и находила себе путь? Скажу прямо: болезнь может обострить чувствительность, но не в силах дать творчеству ни содержаний, ни форм. Содержания и формы – все от дара и его столкновения с действительностью. Ведь что такое «содержание» в искусстве? Его, как правило, смешивают с впечатлениями или чувствами, тогда как содержание – это прежде всего мысли. Мыслей никакая болезнь не может нам одолжить. Мысли нельзя ни вычитать, ни «подхватить», как грипп (опять-таки говорю о настоящем искусстве, которое всегда незаёмно и настолько самобытно, насколько сильно; настолько сильно, насколько самобытно).

Любопытно: почему любители выводить гениальность из болезни творца еще не набрели на другую плодотворную мысль: о связи уже не болезни, но греха с гениальностью? А ведь прехорошая получилась бы теория! Ведь, как легко убедиться, творцы чуть не поголовно – большие грешники; их отношения с нравственностью куда труднее, чем у среднего мещанина… Но мысль о грехе как «источнике творчества», по счастью, не укоренилась в умах…

[

←11

]

См. эссе «Философия и вера».

[

←12

]

«Столько-то серы, столько-то угля, столько-то селитры…», как перечислял Эдвард Элрик в «Стальном алхимике» (имею в виду, конечно, первый, а не второй фильм – с его неразрешимыми загадками и философскими и религиозными вопросами, не имеющими ответов).

[

←13

]

См. эссе «Душа», о положении ума в мире.

[

←14

]

Тут, правда, есть противоречие. Сила, поддерживающая в мире разрушительные инстинкты самого разнообразного рода (вплоть до религиозного активизма магометанского толка) – есть сила по своему происхождению протестантско-христианская; ее идеал вращающейся в безвоздушном пространстве, царственно самозаконной личности возрос на крайне-протестантской почве; и труд Америки (назовем вещи своими именами) ради разрушения всех и всяческих основ духовной и общественной жизни подрывает, в конечном счете, именно эту, исконно американскую почву… Осознать это противоречие и противостоять его последствиям придется, вероятно, следующим поколениям американских вождей.