Позорный столб (Белый август)

Три последних дня, начиная с того достопамятного заседания рабочего совета Пятисот, когда советское правительство подало в отставку, а профсоюзное правительство объявило об образовании своего кабинета, были более волнующими и более утомительными, чем целый месяц работы. Контрреволюция в городе В. постепенно поднимала голову. В кабачках зашушукались субъекты в котелках. В банке и меняльной конторе, помещавшихся в доме Д., тем, кто называл пароль, раздавали кастеты; в субботу огромная толпа мужчин и женщин, шедших с утренней мессы, перевернула на рынке телеги с тыквой и затеяла драку; офицеры в мундирах, молодые люди с эмблемой конгрегации передавали друг другу тяжелую ручку от двери приходской церкви; муниципальные чиновники, не явившиеся в субботу утром в канцелярию, с загадочным видом шныряли вокруг здания муниципалитета. На площади Темплом было наспех организовано шествие, участники которого сперва дружно пели, а кончили тем, что напали на красный патруль, причем последний даже не стрелял. В одиннадцать часов утра перед муниципалитетом собрался народ. К членам директории явилась делегация и потребовала роспуска рабочего совета. Вслед за этим на улицах в нескольких местах произошли нападения на красных часовых и рабочих-активистов; молодчики, вооруженные револьверами, многих избили до крови, а одного часового пристрелили. Лишь тогда по требованию Ференца Эгето и других вмешалась Красная милиция. «Я приведу рабочих с завода М. и разгромлю эту контрреволюционную сволочь!» — сказал Эгето. На улице. Ференца Деака, на улице Анонимуса и еще в каком-то месте после рукопашной схватки арестовали нескольких уличных громил и привели в штаб Красной милиции на улице Вашут. Но эти меры были пресечены распоряжением министерства внутренних дел, а затем и военного министерства: задержанных освободить. К вечеру все пошло кувырком. Два члена директории таинственно исчезли из собственных квартир, причем одного из них — возможно, это был ложный слух — в последний раз видели якобы на железнодорожном мосту над Дунаем в обществе трех субъектов в котелках, а другого, социал-демократа, председателя директории, кто-то видел под вечер на вокзале, когда он садился в поезд, идущий в Эстергом. А в ночь с субботы на воскресенье, когда происходило последнее заседание в рабочем клубе, ибо за безопасность муниципалитета уже никто не мог поручиться, была сделана попытка совершить нападение на рабочий клуб, неизвестные злоумышленники перерезали телефонные провода. Чуть раньше Эгето тщетно пытался дозвониться в министерство внутренних дел. Ему ответил чей-то сонный голос: «Будьте любезны, позвоните утром». В ту ночь они еще с оружием в руках отбивались от нападавших. Эгето дежурил в рабочем клубе, вел непрерывные переговоры, спорил, звонил по телефону, делал нечеловеческие усилия, чтобы разобраться в административной путанице, и, когда ночь стала сереть, растворяясь в рассветной мгле, совершенно охрип… Как хорошо, что он не ночевал дома — ведь искали лично его. Рохачек, хм… А затем наступил рассвет, и тогда по поручению товарищей он и Тот порознь отправились в столицу, чтобы пойти в министерство внутренних дел… Куда же девался старик Тот? И вот снова ночь…

…Эгето лежал с открытыми глазами; из комнаты до него доносилось тихое посапывание тетушки Йолан и похрапывание паренька; заснуть — нет, заснуть он не мог и, лежа на диване, окунулся в воспоминания о былом. Взгляд его, блуждая, упал на окно, и он видел, как ярко светит луна. Он знал, что стрелки часов давно передвинулись за полночь, что наступило 4 августа. Он думал о своем родном городе, о В. О том, что в это мгновение город отодвинулся в неизмеримую даль, хотя в действительности его отделяли от Будапешта всего двадцать три минуты езды трамваем…

…Двадцать три минуты трамваем… Это еще не провинция, но уже и не столица. Голая песчаная степь и поросшие худосочными травами луга, опоясавшие город, там и сям прорезающие окраину ручьи с бурно несущейся водой, в которую смотрится труба какого-нибудь кирпичного завода, и хилые заросли камыша, цепь льдохранилищ, вырытых в склоне холма, одинокие хибарки, сортировочные станции, железнодорожные колеи и водопроводные трубы отделяют Будапешт от его предместий. По берегу Дуная громоздятся цехи судостроительных верфей, за ними виднеются кожевенные и химические заводы, клееварни, меховые фабрики, из дубильных ям которых коричневым потоком стекает в реку смрадная жидкость, — это так называемая зона зловония; еще дальше, в направлении К., хмурятся трубы обжиговых печей кирпичных заводов. А там, поодаль, на самых подходах к столице смыкают ряды угрюмые сооружения тяжелой индустрии: завод крепежных изделий, литейные заводы, завод сельскохозяйственных машин, станкостроительный и проволочный заводы…